Баллада жизни
Нашёл я в грёзах ветры и цветы,
Деревьев сладость, радужные травы,
Там Госпожа лукава
В наряде летнем нежной красоты,
Что как луна огромная пылает - 5
Во мне вся кровь горит и тает,
Как пламя под дождём.
Синь её век дрожала от печали,
И розы губ скорбящие молчали:
Былое тщетно ждём. 10
И цитра у неё была в руках,
По форме сердца, струны – волос тонкий
Лютниста – мёртв он, звонкий,
Явив себя в прекраснейших вещах.
Семь струн имеют разное названье: 15
В начале – состраданье,
Вторая – доброта,
Потом: печаль, сон, грех и наслажденье,
И нежное, как жалость, отношенье –
Жестокости чета. 20
Мужей с ней было трое, их наряд
Из злата, обувь золотом искрится,
Колосьями пшеницы
Увиты пряди первого; горят
Как пламя щёки, скорбно губ скривленье, 25
Златое облаченье
Покрыли пыль и ржа,
Глаза глядят из дырок капюшона –
Знак похоти представил он резонно,
Что прячется, греша. 30
Затем был Стыд, с ввалившимся лицом,
Как древо, получившее ожоги,
И немощные ноги
Не выдержат его в пути любом.
Его лицо в следах былых страданий, 35
И крови клокотанье
Усиливает боль.
Последний – Страх, что очень близок Смерти;
Коль скажет Стыд, – ответит Страх, поверьте:
Играют дружбы роль. 40
Душа твердит мне: «Чудеса вокруг!»
Лик воздуха узреть не так уж мило,
И благодать светила,
Коль грех – любовник Госпоже иль друг.
Девицы на коленях ей служили – 45
Спросил одну: «Почтили
За что её вы вновь».
Страх молвил: «Жалость я, что мёртвой стала».
Стыд молвил: «Я печаль – покой познала».
Сказала Похоть: «Я – Любовь». 50
Запела лютня у неё в руках,
С уст сладостных слова текли чудные;
Все были как немые,
Искрились слёзы долгие в глазах
Мужей, чьи лица бледные являли 55
Восторг среди печали.
И стали от страстей
Они людьми, воскресшими нежданно;
Рот радостно раскрыт, лицо румяно
Вновь, словно у детей. 60
Сказал я: «Вижу, Госпожи краса
Так совершенно всё преобразила:
Грех, скорбь и смерти силу –
Они прекрасны, как её глаза,
Иль губы, где моя душа светлела, 65
Иль бёдра её белы
И для лобзаний – грудь.
От жалости её ко мне смиренной
Я праведником стану, несомненно,
Её восприняв суть. 70
Возьми, баллада, розы и постой,
Пусть горла твоего шипы коснутся,
Хоть больно трутся;
Надень поющий плащ свой золотой
И Госпоже моей скажи вот это: 75
Твой злато-волос, Борджиа, – огнь во мне,
Уста твои, как стих, мне кровь волнуют:
Они, коль много роз, пускай вдвойне
Тогда меня целуют.
И, может быть, она, красой одета, 80
Склонится, как лоза
Под ветром, рада,
Целуя нежно все твои глаза
И губы, о, баллада.
Algernon Charles Swinburne
A BALLAD OF LIFE
I found in dreams a place of wind and flowers,
Full of sweet trees and colour of glad grass,
In midst whereof there was
A lady clothed like summer with sweet hours.
Her beauty, fervent as a fiery moon,
Made my blood burn and swoon
Like a flame rained upon.
Sorrow had filled her shaken eyelids' blue,
And her mouth's sad red heavy rose all through
Seemed sad with glad things gone.
She held a little cithern by the strings,
Shaped heartwise, strung with subtle-coloured hair
Of some dead lute-player
That in dead years had done delicious things.
The seven strings were named accordingly;
The first string charity,
The second tenderness,
The rest were pleasure, sorrow, sleep, and sin,
And loving-kindness, that is pity's kin
And is most pitiless.
There were three men with her, each garmented
With gold and shod with gold upon the feet;
And with plucked ears of wheat
The first man's hair was wound upon his head:
His face was red, and his mouth curled and sad;
All his gold garment had
Pale stains of dust and rust.
A riven hood was pulled across his eyes;
The token of him being upon this wise
Made for a sign of Lust.
The next was Shame, with hollow heavy face
Coloured like green wood when flame kindles it.
He hath such feeble feet
They may not well endure in any place.
His face was full of grey old miseries,
And all his blood's increase
Was even increase of pain.
The last was Fear, that is akin to Death;
He is Shame's friend, and always as Shame saith
Fear answers him again.
My soul said in me; This is marvellous,
Seeing the air's face is not so delicate
Nor the sun's grace so great,
If sin and she be kin or amorous.
And seeing where maidens served her on their knees,
I bade one crave of these
To know the cause thereof.
Then Fear said: I am Pity that was dead.
And Shame said: I am Sorrow comforted.
And Lust said: I am Love.
Thereat her hands began a lute-playing
And her sweet mouth a song in a strange tongue;
And all the while she sung
There was no sound but long tears following
Long tears upon men's faces, waxen white
With extreme sad delight.
But those three following men
Became as men raised up among the dead;
Great glad mouths open and fair cheeks made red
With child's blood come again.
Then I said: Now assuredly I see
My lady is perfect, and transfigureth
All sin and sorrow and death,
Making them fair as her own eyelids be,
Or lips wherein my whole soul's life abides;
Or as her sweet white sides
And bosom carved to kiss.
Now therefore, if her pity further me,
Doubtless for her sake all my days shall be
As righteous as she is.
Forth, ballad, and take roses in both arms,
Even till the top rose touch thee in the throat
Where the least thornprick harms;
And girdled in thy golden singing-coat,
Come thou before my lady and say this;
Borgia, thy gold hair's colour burns in me,
Thy mouth makes beat my blood in feverish rhymes;
Therefore so many as these roses be,
Kiss me so many times.
Then it may be, seeing how sweet she is,
That she will stoop herself none otherwise
Than a blown vine-branch doth,
And kiss thee with soft laughter on thine eyes,
Ballad, and on thy mouth.