Действие второе
Картина первая
Поздний безлунный вечер. Человек стоит на углу дома,
опираясь на стену. Безветрие, смрад.
Человек (подвыпивший)
Не пил я раньше допьяна ни разу;
Имел семью: жену и трёх детей.
Но унесла всех четверых зараза,
Как слабый лист уносит суховей.
Не пил я раньше – ни глотка, ни кружки;
Монашка-жизнь не ладила с вином,
Но смерть пришла – и взбила мне подушки
В сыром и смрадном погребе своём.
Не знал я буйства хмельного веселья,
Любил жену и дочек дорогих…
Но нет их здесь, (плачет) лишь Дантов ад похмелья
И скрип телег – и смрад от ям чумных.
Храм опустел; колокола застыли;
На башне спит безмолвно циферблат.
И время спит – темно в его могиле, –
И мертвецы над чёрным рвом стоят…
Безумье правит сатанинской кликой:
Везде слышна на Господа хула,
Телеги стонут тонко, как пила,
И мыслят тени слиться в пляске дикой,
Жизнь обретая снова при огне…
Врачи чумные ночью снятся мне
В клювастых масках, ворошат колоды
Из мертвецов, клюкой – проходят годы,
Столетья пролетают – всё одно:
Скрипит арба по улице пустынной –
В углу случайно задралось рядно:
Раскрытый рот девичий, взгляд невинный,
Уставлен в небо, немощный старик
Таращит бельма, высунув язык.
Вот мой сосед, мальчишка-непоседа,
Средь них притих, на радость старикам –
Родителям, уснувшим по бокам.
И верный пёс, скуля, плетётся следом.
Храм опустел… одна у алтаря
Мой ангел кроткий, бедная Елена,
Псалтырь читаешь, преклонив колена,
Спасителя за всё благодаря. (плачет)
И три головки смотрят с потолка…
А! вот стучит проклятая клюка…
Доктор
(приближается, в ужасном снаряжении. Распространяется
смешанный запах благовоний и чеснока)
Иди домой, не стой тут понапрасну!
Иди домой, работать не мешай!
Иди домой, не то назавтра, ясно,
Твоя душа перекочует в рай.
Человек
Пошёл бы я, но некуда идти.
Пуста каморка, в очаге застыла
Зола – и жир от мозговой кости,
Что я принёс из лавки – и варила
Её жена, уже сама больна.
И дети ели… а к утру она
Угасла… и детей взяла могила.
Доктор
Ну, стой, приятель… стой себе хоть век.
(бормочет сквозь маску песенку) «Жил-был в Вероне знатный человек…» (уходит)
Мимо проезжает телега, запряжённая тощей кобылой.
На ней гроб. Полураздетая женщина, изображая смерть, стоит с косой в руке. По бокам телеги идут люди в длинных одеждах и в масках, с факелами, и поют молитвы. Во главе шествия человек в стихири с большим крестом, переодетый в священника.
Женщина
Я прихожу – и в дверь вхожу без стука:
Хоть на засов хоть на замок запри.
Развратнику я нежная подруга,
Его ласкать я буду до зари.
Потом – прощай! Скупому я – надежда:
Хранить в подвалах сундуки его
Я обязуюсь, но никак не прежде,
Чем закопают под ольхой его.
Убийца, вор, на грудь ко мне склонитесь!
Лишь я покой смогу вам подарить.
И, судьи, вы, передо мной явитесь,
Чтоб мертвецов, таких, как вы судить.
Безбожники, чья вера – справедливость,
Что на земле должна торжествовать:
И ты, юнец в прыщах, сама стыдливость,
И ты, старик, готовый умирать.
Моя сестра, упрямая девица:
Всё забежит она вперёд меня.
А я за ней, кадилами звеня.
Спешите, братья, язвами покрыться!
Люди в масках (поют)
Чуму восхвалим, братия честная!
Надежду нам дари ты, всеблагая,
На очищенье тела от греха, –
Да отлетит от нас душа, легка!
Как будто гроб унылый с катафалка,
Гремя цепями, сбросим в глинозём,
В зловонных язвах, жизни жребий жалкий,
И над могилой спляшем и споём.
(Танцуют. Процессия проезжает и скрывается во мраке)
Картина вторая
Ночь. Таверна. Иоахим, Эразм, Аннета, Луиза,
венгр-скрипач, посетители.
Эразм
Счастливцы эти на цветы похожи:
Подует ветер – словно пух, летят:
Пешком, в повозках, погрузив уклад,
Бегом от крыс, на крыс же и похожи.
А мы вот тут свой расточаем хлам,
За здравье пьём друг друга – и за дам!
Иоахим
Ты шутишь: здравье…
Эразм
Нет, мне не до шуток:
Когда здоровья швах – удел наш жуток:
Не можем милых женщин мы любить,
И, вот беда, за их здоровье пить.
Но если есть такие силы в теле –
Легко себя проявим мы на деле.
Луиза и Аннета, пью за вас,
Два ангела с полотен Боттичелли.
Иоахим, будь счастлив, в добрый час! (пьют)
Луиза
Слыхала я сегодня от сиделки:
Занемогла, лежит в постели с грелкой
Джоанна, в лихорадке и жару
Уж третий день, и кажется пустячной
Её болезнь среди заразы мрачной,
Что кожи бархат превратит в кору.
Поблекнут щёки, ввалятся глазницы…
Кошмар ночной который месяц снится!
Нальём-ка мы бокалы по края
Помянем мёртвых, милые друзья!
(все пьют)
Аннета
Слыхала я от трезвого монаха:
Собрался в путь меняла Мардохей:
Бежать задумал, вроде, он от страха;
Не верю я что спустит долг еврей.
А должников немало, вот хоть этот
Отец семейства должен сто гиней…
Нет, не поверю, чтоб простил еврей
И лепты медной Нового Завета.
Эразм
Виват, Аннета! Прелести твоей
Да не сокроет пагубная Лета!
Такая грудь должна белеть средь нас,
А губы жечь. Мой ангел, в добрый час!
(целует в губы, пьёт)
Иоахим (хмелея)
Ты говорил: мадонна Боттичелли…
А я скажу: ты прав, на самом деле:
Луиза прелесть, уф как хороша!
Клянусь: женюсь, чтоб кисти облысели! –
Коль в небеса не отлетит душа.
Чума чумой, а перебор за кружкой
Мне обниматься повелит с подушкой!
(смех)
Эразм
Живых припомним! Ты, Иоахим,
Румяной охрой с суриком храним,
Тебе чума, что насморк и простуда.
Струится жизнь в тебя не весть откуда.
Примерный рост и лень, и рыжина –
Всё здесь за то, чтоб пить тебе до дна!
(пьют)
Аннет моя, как речь твоя скромна!
Как обходительна: как обойти умеешь
Вопросы странные… как в грусти ты томна –
И как в любви мгновенно пламенеешь!
И всё себе позволишь и посмеешь,
Как мой бокал, игрой страстей полна.
Луиза! Лань, встревоженная львом,
Стоит не в силах двинуться под взором
Опасных глаз, но вдруг летит – с позором
Отставший хищник гонит мух хвостом.
Печаль – могуча, юность быстронога.
Уйдёт Чума из наших скорбных мест.
Как жухлый лист, уляжется тревога,
И затанцует в небе медный пест.
Священник, выйдет к алтарю степенно,
Начнёт читать – и белоснежный хор
Храм огласит. И встанет на колено
Седой старик, молчавший до сих пор.
Мой тост за мир, за радость исцеленья! (пьют)
Теперь припомним нашего дружка,
Что забавлял нас здесь на удивленье –
Жаль в мастерской своей пропал Люка,
У верстака, средь дек, как женщин стройных,
В пыли древесной, с пальцами в клею…
Луиза
Угас Люка… на кладбище спокойном
Теперь он скрипку мастерит – свою.
И шутит, что в прижизненной могиле
Ему чужие скрипки приносили.
Иоахим
Люка, Люка… Мой бедный друг, не раз
Вот здесь над жизнью мы с тобой шутили…
И вот теперь, пожалуйста: угас…
(все молчат)
Иоахим (музыканту)
Сыграй нам песню грустную, скрипач,
Протяжную, похожую на плач...
Музыкант играет на скрипке. Сидящий за соседним столом человек, по виду бродяга, падает со стула на пол и замирает.
(все молчат; музыкант играет)
Картина третья
Утро, комната, залитая светом. В оконце, голубом от лазури, звенят, похожие на дамские ножнички, стрижи.
Августин
Родная улица, тебя не узнаю,
Когда иду под вечер, где волокна
Закатных тучек плыли, как в раю,
И на заре раскрыты были окна,
Впуская свежий ветерок с реки,
Когда отец и старший брат учили
Меня аккорды брать – и в три руки
Играли мы и в небо звуки плыли…
А после я на пальцы долго дул,
Облизывая свежие мозоли…
Брат старший мой в Дунае утонул,
Отец сгорел, вина напившись вволю;
В тот день он свежий холмик обнимал,
И над могилой матери рыдал.
А помню я себя ребёнком малым:
Отец меня по улице ведёт.
Гремят литавры, цитры, розы валом
Из окон сыплют; в храме хор поёт.
А над толпой Пречистой изваянье
Плывёт, в венце из белоснежных роз,
И в полный рост паря, минует зданья…
И тут отец не сдерживает слёз,
И достаёт, раскрывши полу, флягу,
И долго пьёт спасительную влагу…
А, между тем, вся улица в цветах,
И мать нам машет из окна рукою.
Мой музыкант так весел, просто страх,
И так не ловок, что идёт дугою.
Цветы, венки, танцующий народ;
Курится ладан, музыки порывы…
Слепец в коляске женщину везёт,
Скрипач выводит жалкие мотивы.
А что теперь на улице моей?
Где был булыжник умащён цветами, -
Скрипят телеги, полные теней,
И смрадный дух над мёртвыми телами.
И где теперь Амелия? О ней
Давно не слышно: девять-десять дней…
В окне напротив плачет мандолина;
Стрижи летают в ясной вышине;
Ни человечка, улица пустынна,
И яркий день страшнее ночи мне.
Трубочист (с крыши)
Привет, дружок! Без музыки неделю
На крыше жарюсь. Скучно, в самом деле;
Жара и жажда и работать лень.
Августин
Ты разве чистишь трубы целый день?
Всегда-то ты работал на закате.
Потерю в весе кто тебе оплатит?
Весь в саже ты…
Трубочист
Да совесть не черна!
Августин
Иди к жене!
Трубочист
На кладбище жена.
Дом опустел, углы прогрызли мыши.
Теперь, дружок, мне веселей на крыше.
Августин
Несчастный Ганс!
Трубочист
Несчастен – у кого
В трубе засор, а в сердце ничего.
Августин (берёт мандолину, поёт)
Далеко Чума ходила,
Всюду ставила кресты.
Всех она похоронила:
Ей не пить с лица воды.
И чистюля, и чумазый –
Все легли в единый ров.
И пошли на небо сразу,
Обретая дом и кров.
Кто пониже, кто повыше,
За шиповником оград,
Кто совсем уже под крышей,
Где и трубы не дымят.
(трубочист плачет)