Проснулась и, ещё не нырнув зрением из окна в грязно-белое, мутное (обязательная закаливающая процедура), услышала от домочадца, что у Илона Маска всё идёт как по маслу: долетели, пристыковались, перешли, будут жить там полгода, только одному астронавту, вроде, места где спать на МКС не хватает, но ничего страшного – будет ходить ночевать в свою пилотируемую ракету, один, как в стогу под звёздами! И всё же слышнее всего из сказанного было для меня слово СТЫКОВКА, тут же со сверхкосмической скоростью в космос взмывшее видимыми мной из дома буквами цвета полуночной вишни. Tesla, отправленная Илоном Маском года два назад на космические дороги, выкрашена в цвет полуночной вишни. И вот оно вспыхнуло!
Эй, господин космический шофёр манекен Starman, Вам ведь есть там что послушать и почитать, и даже полотенце есть утереться от космической пыли, вот и отдохните, а мне дайте порулить машинкой цвета полуночной вишни!
Дорогие читатели (спасибо, что читаете!), вы, наверное, уже поняли, что со словом «стыковка», ну и с вишней особая у меня любовь. Так вот, в тысяча девятьсот не скажу каком (самой страшно) году отправили нас с сослуживцем по рабочим делам в Нюрбу. Это такой посёлок в Центральной Якутии, сейчас даже город. Ждём посадки в якутском аэропорту, и вдруг по радио объявляют что-то про наш рейс, и слышу я слово «стыковка». С замиранием сердца спрашиваю: «Елисей, как это – СТЫКОВКА?» И на такую мою восторженность Елисей (а он родом из тех мест) ответил коротко: «Увидишь!». Дело было в том, что дождь размыл грунтовую посадочную полосу в аэропорту Нюрбы, и мы поэтому летели из Якутска в Вилюйск на Як-40, а там уж пересаживались на маленький самолёт, которому нипочём месиво грунта после дождя, и летели дальше до Нюрбы. Полёт на Як-40 не запомнился, разве что немногословный диалог: «Елисей, и я увижу Матушку Вилюй?!» – «Не увидишь!» «Матушка Вилюй» – это монумент, достопримечательность Вилюйска. Сейчас посмотрела в интернете: женщина, выходящая из железобетонной волны, как будто из неё родившаяся. Обратила внимание на идеальные формы, которые не смогло испортить железобетонное исполнение: красивая грудь, прелестные руки, в одной руке Матушка Вилюй держит что-то, отдалённо напоминающее знаменитый советский сувенир «Спутник Мир», но это не Спутник Мир, а вовсе даже драгоценный камень. Кстати, Спутник и Мир в том сувенире – отдельные торжественные понятия, а мы, дети, думали, что Мир – это название спутника. Но вернёмся к стыковке. Узнав, что она предстоит через час, вышли мы с Елисеем на привокзальную площадь, которая тоже ничем не запомнилась, может, потому, что Матушки Вилюй на ней не стояло, и вдруг, вопреки «через час», объявили регистрацию на «стыковочные рейсы», мы ринулись в двери аэровокзала, на бегу Елисей поведал, что подадут четыре Ан-2 и, опередив меня, в мгновение ока оказался первым в очереди у стойки, но служащая аэропорта направилась к другой, дальней стойке, и мой невысокий, плотно сбитый Елисей снова оказался первым в очереди. Не раз замечала, что мужчинам такой фактуры свойственно быстро ориентироваться в обстановке и в пространстве.
И вот у нас уже заветные штампики в билетах, таких приятно старорежимных, не помню какого, но нежного цвета, и посадка тотчас же, и тут память моя гуманитарная начинает рисовать такие технически безграмотные картинки, что сама это чувствую, и звоню однокласснику Славе, в прошлом авиационному инженеру, и спрашиваю: «Слава, а правда ли…?» Правда ли, что вошли мы в самолётик прямо с земли, тело его было чуть над землей приподнято? «Ну что ты, нет, – говорит Слава, – там должна была быть одна выдвижная ступенька». Вдоль бортов шли две лавки, человек на пять-шесть, но самолёт при этом производил впечатление не пассажирского, а, может быть, почтового. Тут я даже не промахнулась в предположении «человек на пять-шесть», но, – поправил Слава, – «самолёт назывался не почтовый, а транспортный». Правда ли, или мне показалось, что дверца стояла вообще сама по себе, прислонённая «к стене», а потом – внимание! – пилот закрыл ею дверное отверстие и заложил по диагонали через металлическую скобу чуть ли не доской, на манер деревенского засова? «Ну ты что, – говорит Слава, со снисходительной жалостью к «сухопутным» улыбаясь в телефон, – дверца открывалась внутрь, но да, с какой-то точки тебе могло показаться, что её вообще нет, и «типа на деревенский засов» она закрываться не могла».
Пилот, закрыв дверь, возвестил, что время полёта от Вилюйска до Нюрбы час восемь минут. Заботливый Елисей дал мне яблоко и мягко велел растянуть его поедание на час восемь минут. Болтало! Парни экспедиционного вида, сидящие напротив, полегли головами-руками на своих необъятных рюкзаках, заполнивших проход. Невозмутимый, привычный к тяжковатым прелестям таких полётов Елисей искоса поглядывал на меня и, думаю, слегка забавлялся. А я (сердце ух-ух вверх-вниз, и никакой тогда аэрофобии), мини-откусывая от яблока, вывернув голову, смотрела в окно, умиляясь на ярко-пятнистых коровок средь сочно-зелёных трав. «Даже если самолёт летел совсем низко, метрах на 400, вряд ли ты могла различать пятна на коровьих боках, – сказал на это Слава, – ну ладно, когда самолёт снижался – может быть, и видела». Самолёт летел ровно час восемь минут и приземлился одновременно с финальным откусыванием от яблока. И вот тут-то я помню ступеньку при выходе из самолёта, и помню чувство «Земля!!!», и – космонавтское – «снится нам трава трава у дома», и вот она уже и не снится, полёт «благополучно завершился». И (можно потрогать!) невероятные нюрбинские берёзы с крепкими белейшими стволами в ярко-чёрных пятнах и, в ярких чёрных и коричневых (почти оранжевых) пятнах коровы – простите за банальность – меж берёз, шествующие по изумрудной траве. Да, понимаю, избито, но всё так и было. Именно меж, именно по изумрудной!
«Теперь, – торжественно сказал Елисей, – сходим в столовую Амакинки». Амакинка – это Амакинская геологоразведочная экспедиция. И вскоре мне стала понятна гордость местного жителя в интонации, с которой Елисей это произнёс. Невозможно вкусные, свежайшие жареная рыба, ватрушки с повидлом, брусничный морс в гранёном стакане толстого стекла! И чувство – ОБЕД НА ЗЕМЛЕ! Но этот морс, со вкусом только что собранной в тайге брусники, чуть подслащённой, насыщенного (не пожалели ягод) цвета! Только сейчас поняла, что это и был цвет полуночной вишни. И, вспоминая, глядя уже сверху, вижу в этом полуночновишнёвом круге отражённую себя, всё уменьшающуюся, уходящую, да чёрт возьми – в космос?