Как-то заговорил я с другом поэтом,
И он мне по-дружески: «Не пиши об этом.
Я не хочу сейчас о достоинстве и морали,
Но посоветую мягче и без деталей.»
Я засмеялся: « Да ладно, зацепит едва!»
А после сижу и подбираю слова.
Вижу иносказательность в многоточиях,
Затем потайные смыслы ищу между строчек,
Потом ещё раз финально читаю текст,
А страх изнутри меня потихонечку ест.
Сначала дрожит рука
Все с большей силой.
Сначала боюсь слегка -
Потом интенсивно.
Становится очень страшно и очень стыдно:
Меня в этих строчках теперь совсем не видно.
Но я полушепотом говорю со стыдом:
«Сейчас сочиню, а опубликую потом».
Печатаю смело и быстро, но озираюсь вдруг:
Куда б я не спрятал текст - при желании его найдут.
Могу написать и отправить по почте своим друзьям -
Но так я подставлю их и подставлюсь сам.
Сомнение в свои чёрные воды всю пуще манит:
«Ты не пиши эти строчки - храни их в памяти».
Но в памяти тоже я их хранить боюсь -
Ведь выпью вина и случайно проговорюсь.
Мне лучше пока что не думать об этом совсем
И лучше пока не касаться отдельных тем.
Отказываюсь от слов, затем от идей,
Затем публично боюсь поддержать людей,
Затем я публично от этих людей отрекаюсь,
Затем, как обычно бывает, что хата с краю-
Не вижу, не слышу и ничего об этом не знаю.
Ни влево, ни вправо - иду дорогой прямой,
И сотни по этой дороге идут со мной.
Кто рифмой, кто прозой, кто в шутку, кто по-живому -
Мы все говорим одно: «Хвала Рулевому!».
И если сотни пишут об этом, других не касаясь тем -
То мне быть в этом ряду сто первым - зачем?
Я ,к сожалению или к счастью, знаю ответ,
Что быть среди этих сотен причины нет.
Рука, не касаясь последней строчки, зависла -
В них нет ни меня, ни души, и - увы - нет смысла:
В них льстивые лживые фразы построились в ряд,
Но, слава Богу, рукописи горят.