Старый колокол разбудил своим звоном стаю черных ворон.
Содрогнулся кирпич колокольни белой краской со стен.
Дунул ветер, порывом вскружив, поднял с разных сторон,
Пыль и перья, упавшие ниц, - земли преданный тлен.
Загудел. Отзываясь протяжно на стон гробовой тишины,
Языком звонкой бронзы, глухому и серому дню.
На костлявых деревьях, застывшей холодной весны,
Отозвался сухим рваным треском, как хворост огню.
В перепалку кричали вороны, слетая с насиженных мест,
Завсегдатаи здешних березовых рощ и кустов.
Потускнел, и давно покосился над куполом крест
В колокольне, среди остальных старых - павших крестов.
На кургане, заросшем дремучим бурьяном, лежат невпопад,
Камни, плиты, кресты и холмы и по-затоптанных душ.
Старый колокол помнит, как он барабанил набат,
Зазывал и будил ото сна давно мертвую глушь.
Крепкий силой, суровый аскезой, намолен монашеский скит,
Стан подвижников, ищущих истину, - благости ширь.
Для мирянина ведомо было по ком зазвонит,
Открывающий двери в Обитель свою, монастырь.
Смутным временем крепости духа остался могучий Форпост.
Уходящие к Богу с любовью не стали мертвей.
Век от века в Обители вкруг разрастался погост,
Насыщалась земля прахом верных своих сыновей.
Мчит, смывая дождями века, неуемное время, как миг.
Рушит стены, ржавеет металл, но не лечит стигмат.
Скит томил, переваривал и испражнял напрямик...
Для пожизненных двери свои открывал каземат.
Над траншеями, встав на колени, вязали повязкой глаза.
С неизбежностью пули в затылок – на отпуск грехов.
Мироточили плесенью красной со стен Образа.
Насыщалась земля, и кормила своих червяков.
В ковен вставшие, прыгали яростно в танцах дурных.
Отпускали на волю горсти душ, измученных жить.
Каземат отправлял на «правило» душевнобольных.
Чтоб оставить навеки, сожрать и затем испражнить.
С сальным смехом хихикал затвор, загонявший в патронник патрон.
Окосевший над куполом крест с каждым годом черней.
Старый колокол бил. Вторя, каркали стаи ворон.
И дремучий бурьян затянул тропы в царстве теней.