* * *
Уже не хожу по Басманной,
По Новой, где женщина держит
Светильник, подобие шара.
А дуб за старинной оградой,
Напротив усадьбы, под небом
Раскинул зелёные ветви,
Огромный, сухой, голенастый…
Недавно его опилили,
И стал он как все…
Не брожу я
И Старой Басманной, где Пушкин
Захаживал к дяде зимою,
И стряхивал веником снег
С сапог на меху – серебристый.
Потом он входил – и встречал
Его Лев Сергеч в шлафроке,
В фланелевых туфлях домашних,
Помещичьим пыша уютом,
Похожий на старого Гёте…
Садились они у камина,
И пунш в огранённые рюмки
Струёю гранатовой тёк…
Уже не хожу я, в раздумье,
Минуя фантом огромадный,
Усадьбу нелепую Брюса –
Безвкусицы пышной пример…
И мимо давно не хожу,
В зелёной потресканной краске,
С лепниной над окнами, дома,
Где Пётр собранием правил
Мордатых господ в париках.
Отсюда, качнувшись, карета
Его в темноту увозила, –
И долго булыжник звучал,
И цокали сталью подковы…
А там – моё детство в окне:
В витрине – различные куклы,
Театр Карабаса – вот тут
Уснул в ожидании ширмы.
Опять вечно старенький Гердт
Напялит на руку тряпицу:
Она головой закивает,
Смежая короткие ручки,
Поклонится – голосом резким
Буфонное бросит: «адьё!»…
Да… как времена изменились!
Они протекли незаметно.
Они стародавностью стали.
Они потучнели изрядно.
Они по Басманной не бродят.
Не ходят они по Ольховской –
Как старая Фёкла, с одышкой.
И палку с трудом не сжимают
Рукою, в хрящах, суковатой…