Анафеме предать черновики,
карандаши под старенькою лампой,
очки и ластик. Но куда ни кинь –
повсюду клин. Крадутся тихой сапой
тревоги, муки и дурные сны –
безбожно чёрен зонтик у Лукойе.
И никому не избежать войны
в дремоте эфемерного покоя,
когда повсюду боль и темнота.
А стыд за то, что слово вбито в горло,
крадётся за тобою по пятам
как неизбежный, ненасытный морлок.
Безжалостно болезненны слова,
мучительны, бессмысленно трескучи.
И каждый говорящий виноват
в том, что сказал. Молчание не лучше.
Не говоришь – согласен. С чем? Со всем.
И тем, и тем твоё молчанье впору.
Оно стекает кровью по косе,
что пресекает в корне разговоры.
Всё бе́з толку – и плакать, и молчать,
кричать, молиться – с нами Бог, а как же!
От всех советов, мол, учи матчасть,
невыносимо, год от года гаже.
Я знаю. Слышу. Вижу, хоть в окне
всё тот же пазл, разобранный на части.
Не обо мне горюй, не обо мне –
о сотнях жизней, об убитом счастье.
На поле брани продолжают сев,
бессмертье удобряя орденами.
Мы урожаю ужаснёмся все –
и ты, и я, и Бог, который с нами.