Весной распахивали окна
ото всего отрешены,
и улица на время глохла
от кабинетной тишины.
Читались лекции, крошился
и выпадал из пальцев мел.
И в небе голубого ситца
туман черёмухи белел.
В библиотеке ждёт Суханов,
и солнце жарит из окна,
портвейн плескается в стаканах
и допивается до дна.
И рядом девочка Наташа,
что провожается домой.
И впереди вся юность наша,
а главное - весь выходной.
Теперь всё это как-то странно:
снимаю скромное жильё.
Отличий нет, лишь порицанья
в то дело. В личное. В моё.
Стою, веду урок истории
в своём отечестве родном.
Я не уверен в каждом слове.
Я не уверен ни в одном.
Уж лучше исправлять ошибки,
копить грехи правописанья.
Глядишь - качнётся вечер зыбкий,
твои окупятся старанья.
И поплывёт куда-то лентой
строки обыденная прелесть,
ни на какие дивиденды
уже, как видно, не надеясь...
Ведь даже если про Египет
им предлагаешь помечтать,
они вопросами засыплют,
и надо, надо отвечать.
"Зачем, кто вроде бы достоин
уходит навсегда во тьму?
И почему бывают войны?"
А я не знаю, почему.
Бушует май, звонку поверишь:
какой по счёту май, звонок?
Ты, может, что-нибудь успеешь,
пусть даже сокращён урок.
Ты строг теперь и сдержан даже,
ты, вероятно, в чём-то прав.
А где-то девочка Наташа
тетради запирает в шкаф.
Ещё легко читаешь карты
шестнадцатого века, и
свободно вспоминаешь даты,
и видишь ясно все бои
войны двенадцатого года,
владеешь массой сложных тем,
а вот лицо её не помнишь,
не помнишь, кажется, совсем.
1999