И вот в воскресенье стрелка часов наконец-то доползает до восьми. Он возвращается из трёхдневной московской поездки весь увешанный пакетами. Устало улыбается, и от этого чужая съёмная квартира в одно мгновение становится домом. Давид восторженно хохочет и просится на руки к папе. Ещё чуть-чуть, и этот смех превратится в усталый плач, а потом (волшебная минута!) – в ровное дыхание мирно спящего малыша.
«Устал. Как же он устал», – думаю я, разогревая приготовленный ещё с утра ужин (какая наивная глупость – пытаться приблизить его приезд бытовыми делами). Мы (наконец-то!) вместе сидим за столом. Мы – это человек, который за три дня пропустил через своё сердце сотню людей, и человек, который за три дня перекинулся двумя фразами с продавщицей в Пятёрочке. Мы – это люди, которые выбрали друг друга любить.
Он берёт ложку и начинает есть. А я смотрю на него, переполненного общением, и вздыхаю. Решительно решаю молчать. Молчать бегает внутри меня, заставляя мои руки нервно сворачивать и рвать ни в чём не виноватые салфетки. Молчать становится невыносимо большим и выскакивает из меня самыми неподходящими в этой ситуации слова:
– Гарри Поттер – это миф о воскресающем и умирающем боге, ты знал?
Ну какая же я невероятная молодец. Уместила трёхчасовую лекцию в одну фразу. За такое человеколюбие я точно заслужила возможность сказать ещё несколько любопытных подробностей.
– Там только с Иудой небольшие сложности. Если допустить, что это Снегг, то видна тенденция к оправдыванию зла, ведь двойной агент – это сильно лучше, чем предатель. Но лектор не учёл образ Петтигрю...
Я всё понимаю. Поэтому я не рассказываю про бессонную ночь и поломанную коляску. Поэтому я не предлагаю разобраться в отношениях или построить планы на (несуществующие) выходные. Поэтому я милосердно молчу. Так, пару слов о том, о сём, для создания атмосферы.
– А детям больше всего нужно чувство стабильности, – сворачиваю я с литературоведения в педагогику, чтобы не утомлять своего собеседника однообразием тем.
Нет-нет, я всё понимаю и знаю: в минуты усталости мужчины склонны к молчанию. Но ведь это не отменяет того факта, что усталые женщины склонны от души поговорить?
– Я не болтливая, – виновато говорю я, поймав себя рассказывающей про черепаху, десять лет назад жившую под нашим холодильником.
И тут же сержусь на него: как он вообще мог допустить такую мысль? Ведь если бы я была болтливая, то я пересказала бы ему подробнейшее содержание всех семи лекций, а я ограничилась лишь тезисами двух.
Поэтому (чего уж теперь терять?) я рассказываю и про бессонную ночь, и про сломанную коляску и про то, что нашим отношениям не хватает построенных на несуществующие выходные планов.
Он доедает последнюю ложку супа и говорит:
– Любимая, как же мне интересно с тобой жить. Никогда не знаю, чем завершится наш с тобой монолог...