вот проснёшься глубокой ночью — ловко вспоротый страшным сном, рот как будто заклеен скотчем, помычал себе да и смолк; и подумаешь: добрый отче, перекинемся парой слов? проверяешь меня на прочность? сколько надо, чтоб я не смог.
кто успел просветлиться — лечат: ты любовь и живешь во мне, а другие толкают речи, что тебя как бы вовсе нет. в этом облике человечьем — я заведомо глух и слеп, но, я думаю, тот и вечен, кто вообще не оставил след.
я клянусь — омываемый стиксом, я терзаюсь, кто я такой, как и всякий, кто опустился на планету одной ногой, как и всякий — я, зубы стиснув, что ни день — изучаю боль, от макушки до самого низа притворяясь самим собой.
почему этот гул многократно превышает во мне тишину, почему я бегу куда-то, а в часах не хватает минут, почему очевидная правда — там, где очень умело врут? это как изловчиться надо, чтоб придумать такую игру?
а потом я увижу краски: багровеющие ковры, как столица в закате вязнет золотистой мозаикой крыш, черной точкой по небу — ястреб, белой точкой по полю — мышь. и мне станет предельно ясно,
почему ты всегда молчишь.