Взгрустнулось мне: был миг отлета
в страну чужую журавлей…
И вновь в душе проснулось что-то,
как в годы юности моей.
Я в годы юности, бывало,
любил один среди полей
смотреть, как тает одеяло,
плывущих к югу журавлей.
Шла жизнь, купая в счастье горе,
был счет давно не по нулям,
и я все реже в чистом поле
пел гимн прощальный журавлям.
Все реже были перерывы
для цели чистой и простой,
все меньше трогали порывы
души,
спасенной красотой.
Все чаще на лужайку весен
ложилась будней серых тень…
Смеркалось.
Подступала осень:
длиннее - ночь, короче- день.
И вот – опять в душе движенье
при виде сильных серых тел,
как будто не было крушений,
как будто годы не предел.
Выходит все – закономерно,
и, значит, некому пенять,
и что прошло, то было верно,
Но,
просто грустно вспоминать.
Не потому, что предал кто-то,
что юность зрелости милей,
не потому:
шел час отлета
в страну чужую журавлей.