Это значит, что будут ещё времена и дела
неизвестные нам, будут послефевральские будни,
не пророк, а юродивый будет, в чём мать родила,
о каком-то грядущем вещать на промёрзшей трибуне.
Но февраль-то пройдёт, что нам слушать его, дурака,
мы не ждём перемен, в нашем городе солнце застыло,
поджидая весну, и подставила спину река,
чтоб её в это время немного прогрело светило.
Сколько было юродивых, сколько их будет ещё,
сколько будут блажить, предрекая нам то или это.
Где бы нашелся пророк, чтоб сказал - будет всё хорошо,
будет всё хорошо навсегда, до скончания света.
Вот уже и трибуну сбивают, февраль торопя -
уходи, мы желаем привычного - хлеба и зрелищ,
ты недолог, но всё же нам было довольно тебя,
если ночь коротка, то появится свет на заре лишь.
И тогда потеплев, заиграет вода под мостом,
и юродивый явится в рубище или же голым,
чтоб кричать о грядущем, шафрановом и золотом,
том, которое будет казнить не мечом, а глаголом.
Посмеёмся над ним и накормим его, чтоб затих,
нам оно не впервой, нам знакомы такие прогнозы.
А не явится, значит, читая евангельский стих,
февралём задохнулся, а может быть, даже вознёсся.
Восседает на облаке, ласково пялится вниз,
не пророк, и поэтому чушь беспросветную порет.
Кто сказал бы ему - дурачок, мы скучаем, вернись,
возвращайся весной в расцветающий солнечный город.