Январь (окно)
Отправляясь в январе выглянуть в окно,
Молись же, чтобы путь твой был коротким.
Не вынесший и слова из избы, бревно
Воткни себе в зрачок: за тюлем из капронки
Приумножается бесчувственная белизна
Стеклопакетной одноглазой микросхемой.
Но постарев – настолько перспектива зла, -
Что ближе всех в пути – пещера Полифема.
И лишь под брюхом окотившейся овцы
Шепнёт тебе товарищ мёртвый – что, не так ли,
Тюрьма – вовне была, команда вся – слепцы:
Нет в вечной мерзлоте пути к твоей Итаке.
Февраль (потолок)
Темно в отсеке у Троянского коня, пока
Бойницы окон караулит стражей штора.
Страшась февральского провала потолка,
Ты мимикрируешь, чтоб избежать повтора,
В мифологический отряд не воинов – свиней.
Наметивши проталины в саду Цирцеи,
Болото комнаты засасывает свет сильней.
И дыры в потолке – для погребальной цели, -
Диаметром тебе напоминают пятаки.
Война давно прошла, но розовые туши
Свисают с потолочных дыр, которые-таки
В себя вдыхают отлетающие души.
Март (стена)
Ворота царства марта – мавзолей стены.
Ты список мертвецов прочтёшь до середины.
Округлость смерти от мозолистой стрелы
Подводит к мысли, что мы всё-таки сардины,
И масло Стикса плещет в кладке кирпича.
Спускаясь по ночам в открытые консервы,
Ты превращаешься в слепого стукача
И стенам преисподней капаешь на нервы:
Теряя память в танце, хочется кричать
В день праздника, когда китайцы взяли Трою
И возвели на площади соседский чат,
Где призрак прорицает: «Я те … устрою!»
Апрель (плинтус)
С приходом сумасшествия в артель
Твои все личности походят на гибридов.
От доблести в боях и подвигов теперь
Уже не отвертеться с тем притворным видом,
Что будто голосам внутри плевать на власть.
Твой полуптичий быт внутри матриархата
Поёт полулюбовь. Чтоб ниже не упасть,
И уподобиться богам из силиката,
Ты к плинтусу привязываешь белый зад
В пустом пока ещё апреле, до сирени, -
Как и цветения ума не избежать
При виде рая на волнах, где лгут сирены.
Май (пол)
И откуп от безумия малой ценой
Приводит комнату к пробоинам в паркете.
С улыбкой капитана, скисшего цингой,
Ты смотришь на пролив меж ручек на пакете,
Где открывается в ведре водоворот
Отчаянья вещей, бессилья, их обиды
На то, что у твоих пластмассовых ворот
Снуют не силуэты Сциллы и Харибды, -
Когда над бездной возвышается мутант, -
А окровавленные челюсти помойки,
Как в годы странствий красный транспарант
Жуёт в толпе бумажные цветы маёвки.
Июнь (диван)
Войне, похоже, не конец. Твой Телемак
В тени олив не помнит голой правды гипса,
Когда с обломков пола лазя на гамак,
Ты проклинаешь заточение с Калипсо.
В тарелке на «когда?» - июньский суп с котом.
В речах тяжёлых, будто меж ногами гири,
Упавший голос Пенелопы, как симптом
Галлюцинации в пространстве ностальгии,
Всю ночь корёжит слух: трусы все прожжены,
И вымпел полосатый тем в пути позорен,
Что от геройства до любовников жены
Всего каких-то десять лет диванным морем.
Июль (ковёр)
Ты держишь строгий курс, минуя шалаши,
На кругосветную палату Посейдона,
Где вдоль кровати туалетные ерши
Из прошлого всплывают по сегодня,
И чудотворным покрывалом на воде
Спасает усмиряющий ковёр июля.
Завёрнутый в него, ты держишься в среде
В жестокости своей доступней, чем пилюля.
В трубу персидскую виднеется маяк.
Податливые волны в зное мягкотелы,
В которых за нос тебя тянут, как тюфяк,
Эмалированные утки Левкотеи.
Август (угол)
Раскрученный в ветрах, ты падаешь в углу
Квадрата путешествия. Рассудок рассекая,
Прямые линии, глухие к барахлу,
Играют головой твоей в футбол, как Навсикая
На берегу. Сюда ты в августе ступил
В нестиранном белье, подверженный одышке.
За декорациями гавани – тупик,
В кошмарном отражении – под носом шишки,
Хоть ты и не хвалился, что алжирский дей.
Уже не отличая угол от колонны,
Рука над греческими шлемами гвоздей
Заносит молоток надуманной короны.
Сентябрь (стол и стул)
Халата рыжего пустые рукава
На стол приносят бритву, зеркальце на чашке.
Сентябрьский порез на ряхе старика
Ты возишь по бумаге, как по промокашке,
И принимаешь сановитый, жирный вид,
Так что халат тебя не узнаёт: на стуле
Сидит не человек, а раненный бисквит,
Которого горбатые предметы полоснули;
И тараторит им, показывая шрам:
Молчание ровняет день, как прикус – скобы,
Согбенного в разлуке – одинокий храм,
Забытого лжеца – знакомый привкус скорби.
Октябрь (комод)
Доказывать, что ты ещё в своём уме,
Ища пропажу лет среди вещей в комоде –
Задача непосильная, когда в семье
Давным-давно легенды ходят об уроде,
Отправившемся добывать второй носок.
Летя по ящикам сквозь месячные кольца
Октябрьской стрелой, как минимум, в висок,
Ты узнаваемый для мелочей настолько,
Что возвратившись в полночь на круги своя,
Потерянному дню даёшь дурацкий повод
Всё позабыть, что даже страх небытия –
Носок – уже существования не довод.
Ноябрь (шкаф)
Борьба за метр шкафа ватных кожухов
Вовсю грозит тебе ноябрьским блицкригом.
На полках пленные скелеты женихов
Прокручивают пальцем у виска – по книгам
Твой путь закончился, но ты, как невесом,
Камлаешь под удары бубна, бьёшь в ладони,
Размахиваешь перед статуей веслом,
Крича в пургу на еле узнаваемом жаргоне,
Что есть в снегах земля, где лопасть, как приклад,
Суют в лицо, как – будто бьют по мухам.
И хоть среди богов остаться был бы рад,
Но шкаф тебя не узнаёт, всего обнюхав.
Декабрь (дверь)
Чума, война, кровосмешение ундин
Оставлены вещам. Ты на пути их – жертва,
Ополоумевший герой, что должен быть один.
И под конец турне в тени отца Лаэрта
От страха, что богов нельзя вернуть домой,
Ты тарабанишь в дверь, как санитар и дятел
Стучатся в приоткрытый космос над тобой,
И в бортовой журнал заносишь «Я не спятил»,
Хотя и оглянувшись в декабре в окно,
По взгляду на пространство узнаётся лучник,
А в протекании болезни с дятлом заодно
Бесстрашный мореход и смертный подкаблучник.