В блеске дней, во тьме ночей
поле жизни пройдено:
слёг в бою священный член
рыцарского ордена.
Смерть нашла своё сырьё
в мятом теле павшего,
и слетелось вороньё
на героя нашего.
Только жители небес
бедствием подавлены
пожелали, чтоб воскрес
рыцарь окровавленный.
И восстал из мёртвых он
божьей славы свет нести,
да отправился верхом
до родимой крепости.
Нёсся к чёрту на рога –
к избранной – на родину
самый преданный слуга
рыцарского ордена.
Ждали милые дворы
доблестного рыцаря;
ждали чёрные костры
пылкой инквизиции;
ждали птицы; ждал родник;
ждали в поле сумерки,
хоть глаза его для них –
приглядишься – умерли;
ждали пьянки в городах;
ждали виночерпии;
ждали женщины в садах,
платья их вечерние;
ждали боги; подвиг ждал;
ждали дали серости,
мир непрочный, да вражда;
ждали мавры-нехристи;
ждали важные дела,
с явью однобокою,
только жизнь его вела
странною дорогою.
Вот и дом родной, но сам
словно не на месте он,
больно видящим глазам
над несоответствием.
Внемлет рыцарь тишины
морю; бельма выкатил:
прям в очах его жены
пуговки какие-то,
и черней они смолы,
змеи в рыжих локонах,
на устах лежат узлы
нитей. Поперёк она
ожидания стоит
рыцарского. Как же так,
вся действительность на вид
нереальной кажется?
как такое объяснить?
мир за рамки тянется:
не зазря терзает нить
плоть его избранницы,
а вокруг стоят столбы
нагло, злобно, вычурно,
на столбах лежат гробы,
в каждом – тело Ричарда,
только рыцарь незнаком
с их, увы, секретами…
сердце скачет, в горле – ком
под Плантагенетами.
И неясно – что? зачем?
родина? не родина!
Прочь коня направил член
рыцарского ордена –
к жизни. К жизни, черт возьми!
буйство и веселье там,
ходят нелюди с людьми,
люди ходят к нелюдям,
где подобных похорон
не увидит вовсе он.
...вдруг река. На ней – Харон,
преданный эмоциям,
то и дело молвит: «ох,
охнув тут, не ахали…
отдышавшие за вздох
мне платили драхмами».
Старца смял он скор и смел
враз одною левою,
ведь над рыцарем пестрел
стяг с Пречистой Девою,
дабы падали сердца
в пламень инквизиции…
Так вот место мертвеца
стало местом рыцаря.