Внутри заметней расширенье остатков роскоши былого,
неизвлечённого творенья на спрос неудовлетворённый!
При обострённом чувстве долга, себя порядочным считая,
иду на детские осколки – их драгоценное сверканье!
Да, ослеплён самообманом, с которым трудно расставаться,
не видя гибельной приманки в живом проявленном таланте!
Но совершенства невозможность в разочарованности сочной
уже не может уничтожить мечты порочную непрочность.
Так абсолютные вершины с недосягаемым подтекстом
не ограничивают жизни святой любви и интереса!
И в том, что здесь сейчас теряю с непреднамеренным отбором
в чертах утраченного рая на самом деле беззаботных,
приобретаю, словно благо самой свободы недоступной,
что значит белая бумага, труд безнадёжный, хлеб насущный!
В груди заметней расширенье незавершённой перспективы
и предвкушение внушений незабываемых мотивов.
И битых стёкол без оркестра, но в тишине самозвучащей,
уже всегда и повсеместно, буквально, ослепляет счастье!
В привычном вздоре беспробудном венок вины своей снимаю
без шор всезнающего трупа, чьё восприятье отжимает
от неименья к неуменью, насколько в неуёмной жажде,
не выбирая средств движенья, жив цели повод кровожадный!
________________
И в том, что я себе не нравлюсь, счастливчик или неудачник,
сам виноват и не исправлюсь, очистившись от лжи и фальши.
Пусть говорят, что станет легче, когда кого-нибудь другого,
семью кто должен обеспечить, винить за исполненье долга.
Не вычтешь времени и места из безопорного пространства,
как и искусства из протеста не выжмешь, что из жмыха масло!
И шибко умным показаться, по меньшей мере, слишком глупо
в своей бездарности сознаться, что над толпой весёлым трупом
воспрянуть, всласть поиздеваться, воспринимаясь не иначе,
чем удирающим со свадьбы удачи женихом несчастным!
А то заложником, который был избран для смягченья нравов,
служа примером благородства в среде насилья и разврата!
Тем самым баловнем счастливым, поэтом милостию Божьей,
до безобразия красивым, пока ещё хоть кроху должен.