Пропасть – столетия сгинут,
вздохнёшь, да и только!
Рваные раны зияют декабрьских теней.
А в дневнике космонавта летящая властвует тройка….
Пятки сверкают – вдаль убегает Эней.
Тройка, смотрите, она – полвосьмёрки, не боле…
Кем–то распиленной вечности не превозмочь.
Мой звездолёт исцарапан созвездьями боли.
Тушью налиты зрачки – опрокинуты в ночь.
Корпус больничный космичен. Между мирами
ходят прозрачные сёстры сквозь жизнь за бортом.
Зло холодеют в распадках минут минералы.
Их разгрызают на смерть перекошенным ртом.
Слишком прямые деревья – штрихи офортиста
чёрным прорезаны. Господи, как глубоко!
Летом зелёное листьев раскинут мефисто.
Фауст увидит, заплачет и скажет: «Оно!»
Я пролетаю в Орехово*, над перекрёстком.
Вновь звезднохрустны сугробы, дрожит на весу
лишь сизокрылый огонь фонаря и извёсткой
вывеска правлена (там продают колбасу).
Пифию встречной машины вытошнит рэпом.
Ветошью звуков снег тротуарный обдаст.
Эх, настучать бы водиле по кепчатой репе….
Эх, отыскать бы в судьбе симфонический лаз!
Все эти «надобы, надобы» высятся в столбик.
Надолбы снов о прекрасных, святых берегах.
Шлем от скафандра сниму, почешу остывающий лобик.
И приземлю звездолёт на метелью белёсых строках.
Берег светлее листа, перламутные тени,
ночью целованы, в реку ползут неспеша.
Веку скажу: « Сквозь твои снеговые тотемы
в стройные страны крылато хромала душа».
Что же скафандр долой! Кислорода хватило в больнице.
Жгу звездолёт отражений кислотным огнём.
Снова пришёл зимовать на планету подраненной птицей.
Здесь, у реки, что впадает в небесный, чудной водоём.
Орехово* - город Орехово-Зуево
Авторский рисунок "Внутренний космос"