Со мной говорил не ты, а твоя марионетка.
Вначале я разозлилась — какого беса?
Я что, недостойна мастера? Задеты
были и чувства мои, и чресла…
Понятно, я раньше и неспособна
была рассмотреть спектакля и шоу:
мои глаза ослепляли особые
сентименты; столь искажённым
был взор мой. Теперь, отрезвев,
реальность приму безболезненно:
ты ненастоящий, выполнен скверно,
пусть и прекрасен до боли и резей.
Признаюсь, подобен ты был живому:
обучен эмоциям и манерам,
ты даже меня погрузил в этот омут
последней любви и расстроил нервы.
Когда же впервые я осознала фальшь?
Теперь и не вспомнить — только вчера
или много раньше?
Может, мне нравилась эта пустая игра
в счастье, простые радости и любовь,
когда я себя ощущала … свободной?
ожившей, как-будто во мне есть кровь
не вязкая или дурная, а годная…
годная для тебя и других существ.
Не для жертвенных алтарей и чаш,
не для плотских мук или зверств,
для созидания чистых пейзажей.
В общем, я наигралась, и в этих твоих глазах
ненастоящих /аж выколоть хочется/
я разглядела весь крах
стратегии мастера — одиночество.
И я набралась дикой смелости
или же пошлой наглости:
взглянула на мастера — есть ли
в нем самая малость,
ну хоть бы частица раскаяния?
хоть некая жалость или сочувствие
к моему через край отчаянию?
Шиш! В его глазах было пусто.
И знаешь, что страшно до жути,
до сжатых до крови ртов?
Сквозь все его связки и всю его суть
были продеты нити. Ты знал, что он тоже мёртв?
И я боялась взглянуть ещё выше —
а вдруг там и не Всевышний?