Организм уже не слишком пригоден для жизнедеятельности,
он почти уже не способен ни взрослым, ни детям нести
пользу, – с ним, пожалуй, скоро и дальние будут мучиться...
Что ж теперь с этим делать башке – в её серо-белой кучице – ?
Тем более, что и там – маразм не за семью водоёмами, –
кого, окромя себя, подкупишь сих хитросплетений приёмами! –
Почешут-почешут затылки-лбы, да и упрячут в психушку, –
и жри галоперидол горстями ты, уж хушь-нихушь тут...
Не гнётся спина, хромота от ногтей и мозолей, желудок против
порой и еды, и питья... Я, конечно, не Буонарротти,
но вроде как тоже близок к финалу своей «Сикстины», –
уж верь-не-верь, а на краешке рва все судьбы скрестимы.
Но он-то ещё молод был, в резерве ещё было много регенераций.
А нас уже и в 35 поджидают и друг Вергилий, и брат Гораций;
враньё, что «растёт время жизни» – мы просто дольше гостим у
врачей, поддерживая им к стезям онкологии твёрдый стимул.
Они-то и есть наш корабль в грядущее, – так что и гноя вкус
вполне уместен на палубе: "...Эй, Лазарь – прямее на Ноев курс!"
Смысл ли какой ещё будет или некая очередная бессмыслица,
но на границе взаимного растаможивания и этих двух зон –
в точке отплытия – вроде подвеса колеблющегося коромыслица
в паузе вялого карантина меланхоличной Агарты – нолевой резон.