Сергей Давыдов (22.03.1928), был самым молодым из ленинградских поэтов-фронтовиков.
Он взял в руки оружие, когда ему было пятнадцать лет, и испытал всё, что может испытать солдат на войне. Мужество не покидало его в самые трудные минуты.
В одном из стихотворений он рассказал об эпизоде, когда несколько наших бойцов оборонялись в сельской полуразрушенной церкви:
«Я к ним приполз под вечер…»
Я к ним приполз под вечер,
а с рассвета
они держали церковь вшестером.
Летела штукатурка в парапета,
трещал напротив, догорая, дом.
Колючих трасс неторопливый росчерк
и пулемёт, грохочущий в окне.
И что ещё...
Но, в общем ладно,
в общем,
всё было, как бывает на войне.
Я притащил патроны и оружье
И молча лёг у бруствера седьмым...
Пусть я всегда так буду людям нужен,
как нужен был вот этим шестерым!
Давыдов Сергей Давидович (22.03.1928. -27.12.2001.),( при рождении Спартак Давидович Давидович) село Шебалино Алтайского края, поэт, прозаик.
Родился в семье служащих переехавших с Алтая в Ленинград.
«…Если человек с восьми месяцев от роду живёт в Ленинграде, то естественно, что он считает себя ленинградцем» - писал о себе Сергей Давыдов.
В начале войны отец, Давид Григорьевич Давидович (1906-?), уроженец местечка Круги, Витебская область, ушёл на фронт, в феврале 1942 года и погиб.
В Ленинграде подростком, в 13-ть лет, Сергей встретил начало войны и блокады.
Мать умерла по пути в эвакуацию, за Ладогу из Ленинграда, на станции Шарья, Костромской области. Спартак остался один, сиротой, в незнакомой местности.
Впоследствии, светлой памяти своей матери, Сергей Давыдов посвятил стихотворение:
«Незабываемое»
Трассой ледяной, слепой, разрушенной,
«Юнкерсом» впотьмах не обнаруженной,
ночью через Ладогу в Кобону
на себе нас вывез ЗИС натруженный –
на больных плечах в живую зону.
Тут нам, одеялами запутанным,
принесли сгущёнки, колбасы.
Вызволенья первые минуты,
матери последние часы…
Сергей Давыдов, как сирота, был принят воспитанником в музыкальный взвод при Училище военных сообщений –ВОСО, эвакуированный из Ленинграда на станцию Шарья.
Училище перебазировали в город Ярославль, а так как тяги к музыке, Сергей не испытывал, оттуда перешёл в зенитно-артиллерийский полк, в городе Ярославле, где окончил полковую школу, получив звание младшего сержанта.
Немецко фашистская авиация бомбила Ярославль и орудийный расчёт младшего сержанта Сергея Давыдова, занявши позицию на крыше комбината резины, отражал атаки вражеских самолётов.
В 1944 году, полк погрузили в эшелоны и отправили на 3-ий Белорусский фронт.
Здесь Сергей Давыдов принял участие в нескольких жестоких боях, в Белоруссии и Прибалтике.
Позднее он так исповедался в стихотворении об этом периоде, своего подросткового возраста:
«В шестнадцать лет, в семнадцать лет…»
В шестнадцать лет, в семнадцать лет
На долю пало мне
Не из рассказов и газет
Услышать о войне.
Врага в медалях и крестах
Увидеть в полный рост.
Встречать друзей в чужих местах
Мне лично довелось…
Шагать во тьме, лежать в воде,
Настой болотный пить,
И из разведки по звезде
Без карты выходить.
Глотать артподготовки дым,
Ценить костра тепло…
Не всем ровесникам моим
так в жизни повезло.
Из воспоминаний Сергея Давыдова:
«В сентябре 1945 года получил первый отпуск, пришёл в комендатуру, вставать на учёт, а меня вдруг демобилизовали как не достигшего призывного возраста».
Стихи Сергей Давидович начал писать ещё на войне.
«Первое моё стихотворение, напечатанное в дивизионной газете, затерялось. Было оно, конечно слабеньким. Но толчок был очень сильным», - вспоминал впоследствии Сергей Давыдов.
После войны Сергей Давидович работал токарем на ленинградском заводе «Севкабель». В литературу на первых порах входил в качестве «рабочего-поэта».
В 1956 году вышел первый сборник его стихотворений «Встреча с товарищем»
С 1958 года вёл жизнь профессионального литератора, много ездил по стране, с успехом выступая в различных аудиториях, бывал за рубежом.
Сергей Давыдов, считается «самым младшим из поэтов фронтового поколения».
В середине 1960-х годов руководил ЛИТО при ДК Ленсовета, через которое прошли почти все тогдашние молодые поэты Ленинграда.
У Сергея Давидовича появляются путевые циклы в стихах и отдельные стихотворения, выходящие сборниками: «Казахский мотив-1962, «Кавказский мотив», «Скандинавский мотив», «В Лейпциге», «Солнце в Байкале», поэма «Встреча в Тобольске».
Характерная черта поэзии Сергея Давыдова – её населённость. У него почти нет пейзажной или медитативной лирики в чистом виде.
Каждое стихотворение – это краткий рассказ о событиях, о человеке.
Вступление в жизнь при столь героических и трагических обстоятельствах закалило волю и не сломило душу Сергея Давыдова.
Именно на фронте Сергей Давыдов начал писать стихи, и не случайно самые светлые и пронзительные его строки посвящены людям на войне.
Поэт, такой величины, как Сергей Давыдов, высвечивал в своих героях, прежде всего доброту, самоотверженность, нежность.
В течение более полувека творчество Сергея Давыдова обогащало всех, кому дорого настоящее русское поэтическое слово.
Начиная с середины 1960-х годов, Сергей Давыдов публикует и прозу.
Его повести «Путаный след», Санаторий доктора Волкова» и рассказы адресованы по преимуществу детям среднего и старшего возраста.
Пробовал свои силы и в драматургии, одноактная пьеса «Люблю Рябинина»-1962 год. Переводил детские стихи друзей-поэтов бывшего СССР.
Сергей Давыдов, совместно с О.Шестинским и Г.Казанским, написали сценарий художественного фильма «Ижорский батальон»-1972 год.
Семья - жена Сергея Давидовича – Зоя Васильевна Давыдова, с 1966 года, более тридцати лет работала главным режиссёром радио Ленинградского комитета по телевидению и радиовещанию, под её руководством были поставлены более ста радиоспектаклей по произведениям классиков и современных писателей.
Некоторые из радиоспектаклей были удостоены международных премий за режиссёрскую работу.
Дочь – Елена Сергеевна Давыдова, прозаик, журналист. Окончила филологический факультетСПбГУ, печаталась в литературно-художественных журналах, среди которых были «Звезда», «Нева», «Аврора».
Преподавала в вузах Германии, США и арабских странах.
Внук – Вадим Вадимович Федотов, медиаменеджер, генеральный директор «ГПН-Технология»
В последние 12 лет своей жизни Сергей Давидович, не выходил из дома, тяжело болел, практически лишённый возможности передвигаться, продолжал писать стихи.
Причём это были стихи не сломленного – а весёлого и очень сильного человека, настоящего мужчины.
Сергей Давидович Давыдов ушёл из жизни 27 декабря 2001 года, в возрасте 73 лет.
Лучшие стихи поэта-фронтовика Сергея Давыдова стали классическими, например «Осень на Пискарёвском кладбище».
Из поэтического наследия Сергея Давыдова.
«Воспоминание»
Мы казённый табак курили,
С потолка блиндажа текло.
Мы о женщинах говорили
По-солдатски – тоскливо, зло.
Наговаривали, тоскуя.
Были всё об одном слова:
«Эх, бы встретить сейчас такую
Хоть на час бы, а то на два!»
Говорили ещё похлеще,
И подумалось мне тогда:
Окажись здесь случайно женщина –
Умерла бы вмиг со стыда!
Кременчугская зла махорка,
Разговорчики – как махра…
Отворилась вдруг дверь и робко
К нам в блиндаж вошла медсестра.
«На минутку я», - так несмело
Прошептала нам, покраснев.
И на краешек нар присела,
И уснула, едва присев.
Слиплись вымокшие кудряшки,
В жилках худенькая рука,
Видно лямочку от рубашки –
Гимнастёрка так велика.
Мы беззвучно шинели сняли,
Чтобы гостью свою укрыть.
Мы на цыпочках тихо встали
И под ливень ушли курить.
«…И остались на исходе дня…»
И остались на исходе дня
Из наличной силы огневой:
Лишь заряд в винтовке у меня,
Пистолет с гранатой у него.
Новенький, отменный пистолет,
Но к нему патронов больше нет.
Душен запах одичалых трав,
Докрасна ольшаник разомлел…
Прохрапел я, на землю упав:
« Отходили, значит, по земле,
Безоружным шага не пройти.
Вот и всё – окончены пути!..»
Может быть, такую скажешь речь,
Над строкой склонившись, фронтовик,
Что винтовка всё ж имеет штык,
И граната – неплохая вещь!
И заказан разве путь в леса?..
Обожди, товарищ, знаю сам!
Знаю сам и многое теперь.
Но и ты таким не сразу стал.
Я тогда в ольшанике поверь,
В первый раз всего лишь умирал…
« По-солдатски, без лишних слов…»
По-солдатски, без лишних слов,
Она в слово моё поверила.
Я не рвал для неё васильков,
Не царапал имён на дереве.
Не писал ей красивых строк,
Не стоял под окном по ночам,
Лишь делил с ней последний глоток
И последний сухарь пополам.
Шли мы рядом немало дней
По военным дорогам страны.
Решено у нас было с ней –
Будем вместе и после войны.
Но однажды – в атаку бросок,
Жёлтой трассы кривая нить…
Одному мне остался глоток,
И сухарь не пришлось делить.
Обгорел камыш у реки,
Небо плыло в багровом дыме.
Положил я на холм васильки
И на дереве вырезал имя.
«Ребячье горе»
Солдату письмо из дому пришло.
Письмо это было как чудо,
три года враги занимали село,
но вот их прогнали оттуда.
Солдат осторожно конверт надорвал,
сквозь слёзы каракули всплыли,
каракули медленно слились в слова:
«Папаня, а Жучку убили…»
И дальше о том, что сгорела изба,
что холод в землянке был страшен,
о том, что погибли бы все – не избавь
от гибели армия наша.
О том, что бойцы раздобыли им дров
и хлебом своим наделили…
На этом кончалась бумага, но вновь:
«Папаня, а Жучку убили…»
«Алёна»
Между надолб*
и свежих воронок,
меж столбов из огня и свинца
проползал этот храбрый ребёнок
навестить лейтенанта-отца.
Оставался на ржавых колючках
детской шубки оранжевый мех.
Эта девочка ползала лучше
батальонных разведчиков всех.
Прижимаясь к земле незаметно,
снег, губами ловя на пути,
до отца целых три километра
нелегко было ей проползти…
Вот возникнет она из метели,
вот отец её к сердцу прижмёт
и, укутанный серой шинелью,
именной котелок принесёт.
Там на донце
паёк батальонный –
три картошины тёмных лежат.
«Это всё для тебя – ешь, Алёна».
Как ресницы её задрожат…
Дальнобойный заухает молот,
и земля затрясётся окрест.
Словно бешенный, взвизгнет осколок –
ленинградская девочка ест.
Чуть живая мерцает коптилка,
бьёт орудие в ближнем леске.
И пульсирует тонкая жилка
на таком беззащитном виске.
*надолб – противотанковое заграждение из нескольких рядов брёвен, металлических, железобетонных балок или камней, врытых в грунт вертикально или с наклоном в сторону противника и выступающих на 0,5.- 1,2 метра над землёй.
«Запах снега»
Однажды в блокадную полночь
В мороз он лежал на снегу.
Ни встать,
ни окликнуть на помощь
уже не хотелось ему.
В тот миг
и желудок голодный
его не тревожил ничуть.
Лежал он, и было удобно,
хотелось вот так и уснуть.
Уже в темноте до Садовой
пройти сквозь посты удалось, -
платок материнский пуховый
отцу под Пулково нёс.
«Сыночек, такие метели,
и так до тепла далеко.
В суконной армейской шинели
Отцу зимовать нелегко…»
Так брёл он и брёл, но туманом
затмило сознание вдруг.
Упал. И никак из карманов
замёрзших не вытащить рук.
С трудом темноту процарапав,
прожектор сверкнул и пропал…
Какой-то настойчивый запах
забыться ему не давал.
Какой-то неясный,
Но властный,
сумевший вдруг слабость прогнать.
Наверное. слишком прекрасный,
чтоб сразу его отгадать.
И вот под невидимым небом,
Почувствовав снег на губах,
он понял, что запах
был снегом,
что снег так целительно пах.
И снег этот жёсткий, глотая,
он ожил
и на ноги встал.
Откуда вдруг сила такая –
чтоб снег
колдовством обладал?
В дорогу он двинулся снова,
презрев темноту и мороз.
Отцу дорогую обнову
Под Пулково снова понёс,
«Сыночек, такие метели,
и так до тепла далеко.
В суконной армейской шинели
Отцу зимовать нелегко…»
Лишь в сердце остались те годы.
Он только недавно узнал
что около
хлебозавода
в блокадную полночь лежал.
Снег пахнет морозом и небом,
но сердце сожмётся порой:
Снег будто присыпан мукой
и пахнет далёким тем хлебом,
седой ленинградской зимой…
«Ребёнок»
Мы неслись по вечерней дороги,
в горизонт упирались леса.
Вдруг, как птицы,
взметнулись в тревоге
стоны, крики, гудки, тормаза.
Вдоль дороги застыли машины,
Но одна на шоссе – поперёк,
И вот там на руках у мужчины
билась девочка,
сжавшись в комок.
Он ей всё повторял:
«Ты не бойся,
Вмиг приедет из города врач,
Ну, зачем же ты так… под колёса?
Ах, глупышка … подумаешь, мяч…»
Но она с умоляющим взглядом
обращаясь к нему
и ко всем:
«Говорить только маме не надо!
Я прошу…
Мне не больно совсем…»
Бог ты мой! да какая же сила
входит в нас
с молоком матерей,
коль девчонка
сквозь боль ощутила
боль другую,
что много страшней!
И я вспомнил, что так же в блокаду
Умолял, угодив в лазарет:
«Говорить только маме не надо…»
Я не знал, что её уже нет.
«Осень на Пискарёвском кладбище»
Проливная пора в зените,
дачный лес
почернел и гол.
Стынет памятник.
На граните
горевые слова Берггольц. *
По аллеям листва бегом…
Память в камне,
печаль в металле,
машет вечным крылом огонь…
Ленинградец душой и родом,
Болен я Сорок первым годом.
Пискарёвка во мне живёт.
Здесь лежит половина города
И не знает, что дождь идёт.
Память к ним пролегла сквозная,
словно просека
через жизнь.
Больше всех на свете,
я знаю,
город мой ненавидел фашизм.
Наши матери,
наши дети
превратились в эти холмы.
Больше всех,
больше всех на свете
мы фашизм ненавидим,
мы!
Ленинградец душой и родом,
болен я Сорок первым годом.
Пискарёвка во мне живёт.
Здесь лежит половина города
и не знает, что дождь идёт…
P.S.
Примечание:
*горевые слова Берггольц:
Мемориал на Пискарёвском кладбище был открыт 9-го мая 1960 года, в пятнадцатую годовщину Победы советского народа в Великой Отечественной войне.
По различным данным на кладбище захоронено от 470 тясяч до 520 тысяч человек.
По гранитным ступеням лестницы, ведущей от Вечного огня, посетители Пискарёвского мемориального кладбища, выходят на главную аллею протяжённостью 480 метров, которая ведёт к величественному монументу «Мать-Родина», на гранитной стене расположенной позади монумента, высечены строки советской поэтессы Ольги Берггольц:
Здесь лежат ленинградцы.
Здесь горожане – мужчины, женщины, дети.
Рядом с ними солдаты-красноармейцы.
Всею жизнью своею
Они защищали тебя Ленинград,
Колыбель революции.
Их имён благородных мы здесь перечислить не сможем,
Так их много под вечной охраной гранита.
Но знай, внимающий этим камням:
Никто не забыт и ничто не забыто.