Со школьных лет, в 60-е годы, в городе Новозыбкове, Брянской области, всегда читал получаемый родителями журнал «Огонёк».*
Он мне очень нравился, российский, советский, общественно-политический и литературно художественный, прекрасно иллюстрированный еженедельник.
В журнале всегда были репродукции картин известных художников, с Третьяковской галереи, Эрмитажа и Русского музея изобразительных искусств и часто стихи испанского поэта Пабло Неруда, в переводе Павла Грушко.
С тех далёких времён, ХХ века, закрепилась в памяти фамилия переводчика – Павел Грушко.
В этом году, был приятно удивлён и обрадован, узнав, что 15 августа исполнилось 90-лет – крупнейшему российскому испанисту, поэту, драматургу, переводчику, уроженцу Одессы, Павлу Моисеевичу Грушко, который с 2001 года живёт преимущественно в Бостоне, США.
Павел Моисеевич Грушко, родился 15 августа 1931 года в Одессе. Отец Моисей Иосифович Грушко (1895-1991), бухгалтер-плановик, на заводе «Калибр». Мать Грушко (в девичестве Левенштейн) Хиня Яковлевна (1904-1978), домохозяйка.
Через месяц после рождения сына в Одессе, мать вернулась с ним в Москву.
Довоенное детство до 1941 года прошло в Москве на Елоховке. У Павла появились, ещё две сестры-близнецы Агнесса-1939 года и Янина-1939-2008.
Во время войны, по возвращении из короткой эвакуации на Урал, город Ирбит, в связи с произвольным лишением московской прописки, семья переместилась в подмосковный город Пушкино, где в 1949 году Павел окончил школу.
Проработал два года в районной газете, поступил на испанское отделение переводческого факультета 1-го Московского государственного педагогического института иностранных языков имени Мориса Тореза, (МГПИИЯ), который окончил в 1955 году.
Член Союза писателей СССР – 1965 года.
Один из основателей и вице-президент Ассоциации испанистов России. Был руководителем творческого семинара в Литературном институте имени М Горького, с 1990 по 1995 год.
Павел Грушко международный член жюри по жанру поэзия на Кубе-1967 год, дважды в панаме-2002 и 2012 год.
Павел Моисеевич автор концепции «Trans/Форма» - теория и практика художественного перевода как метод перевоплощения в разных жанрах искусства.
Поэт Павел Грушко, автор поэтических сборников: «Заброшенный сад»-1999, «Обнять кролика»-2003, «Между Я и Явью»-2007, «Свобода слов»-2011год.
По мнению Евгения Солоновича: «Павел Грушко – это бренд.
Для тех, кто привык воспринимать его, как только переводчика, испанских и латиноамериканских поэтов, в разное время становилось сюрпризом его обращения к поэзии Англии и США, к драматургии, и англоязычной прозе.
Казённое словосочетание «поэт-переводчик» не вязалось бы с его именем, даже если бы он не был автором нескольких поэтических книг и если бы его самого не переводили в Испании, Перу, Мексике, на Кубе.
Не вязалось бы, потому что Павел Грушко – поэт».
Его стихи в переводе на испанский опубликовали отдельными сборниками в Испании, Перу и Мексике.
По мнению мексиканского писателя Гильермо Самперио:
«Павел Грушко разделил неизбежную участь испанских художников: он не только глубоко постигает окружающее, но испытывает боль от явлений мира.
Мы понимаем это, читая выбранные наудачу стихи Павла, где находим, прикасаясь к его ранами, свидетельства его скорбных изумлений»:
«Апокриф»**
…Иисус, наклонившись низко,
писал перстом на земле…
Святое Благовествование от Иоанна.
Глава №8 стих 3-11
Не ведают, что творят, так будет всегда.
Люди – сами себе упоенье и беда.
Их тела совершенны, а разум убог.
Вовремя ли ниспослал меня Бог?
Такое жалкое одеянье на ней.
На всех грешных не хватит камней.
На её лице отсвет усталой души.
Я скажу ей: «Иди и впредь не греши».
Павел Грушко сказал:
«Рекомендовавший меня в Союз писателей в 1965 году Ярослав Смеляков говорил о себе - «Я пишу на языке, на котором плакала моя мать».
Возможно, броская фраза глубоко почитаемого мной поэта, автора замечательных стихотворений: о Любке Фейгельман («Я уеду лучше поступлю учиться, выправлю костюмы, стану кофий пить…»), и «Хорошая девочка Лида» и «Если я заболею, к врачам обращаться не стану…», немного смущала меня как юношу «с пятым пунктом».
Сегодня я понимаю: я пишу на языке, на котором плачет и смеётся русская поэзия, но если говорить о еврейской теме, то повторяю сказанное в моём интервью журналу «Лехаим», я отношу к ней стихи о тех, кого меньше, - не только о евреях.
О тех, кого угнетают и убивают. О тех, кого почему-то унижают:
«Время дяди Арона»
Дядю Арона знала чуть ли не вся Одесса.
Он был похож на толстенную букву эф,
заявляясь с арбузами рекордного веса, -
когда он их уминал, то рычал, аки лев.
Этот шумный толстяк был по-своему тонкий:
Деньги нам оставлял под ножкой стола.
Стол хромал, и мама конфузилась: «Снова!
Этот Арончик! Приедет – назад заберёт».
И косилась на сутулое молчанье отцова, -
Отец на «Калибре» был простой счетовод.
Арона в Одессе больше всех уважал дворник.
Перед приходом немцев справлялся он:
«Арон Якыч, сколько на твоих червонных?»
«Три», - отметил час своей смерти Арон.
Дворник убил его молотком без зазренья –
не оставлять же такую луковку
немчуре…
Где теперь золотое дяди-Ароново время,
Неужто тикает на том же самом дворе?
Ещё возьмёт да и отметит кому-то жестоко,
ещё остановит сердце дворникова внучка…
Только вряд ли оно унизится до
ока за око,
время дяди Арона, пошедшее с молотка.
В Бостон, Павел Моисеевич приехал по приглашению сестры Нелли, в 2001 году. Вот, что говорит Павел Грушко о своём новом месте жительства:
«Мне хорошо здесь пишется, много перевожу с испанского и английского.
В сущности, продолжаю делать своё российское дело.
В Бостоне живут представители всех национальностей.
Я живу почти в центре города, где много латиноамериканцев.
Мне это приятно, я чуть ли не всю жизнь связан с испанским языком.
А от моих соотечественников слышу порой:
«Но ведь там, где вы живёте, « чёрных много!».
Впрочем, и от прелестной русской женщины в Нью-Йорке я услышал, что одна из православных церквей находится в районе, где «синим-синё».
Я не понял, и она разъяснила: «Ну, где одни баклажаны».
И видя, что я продолжаю не понимать, уточнила: «Ну, где негры».
Вот вам и советское интернациональное воспитание.
В интервью Павел Моисеевич – рассказал о своей редкой фамилии и еврейских мотивах в творчестве, встречах с Евгением Евтушенко, Марком Захаровым и Пабло Нерудой, цензуре и с отношением с властью предержащими – в эксклюзивном интервью:
-Павел Моисеевич, как ваше библейское отчество оказалось «в паре» с украинской фамилией?
- Эту фамилию, помимо украинцев, носят и евреи, существует две версии её происхождения.
По одной – это перевод испанской фамилии (от la pera - груша, исп.) – как известно, многие еврейские фамилии образовались от названия растений и фруктов. Так что, возможно, мои предки – сефарды.
По второй версии фамилия Грушко относится к так называемым «топонимическим» и происходит от местечко Грушка в Подолии.
Мой отец Моисей Иосифович Грушко – родом из Чуднова-Волынского (ныне Житомирская область), что на реке Тетерев.
Так что Грушко – не псевдоним, как думают некоторые, а фамилия моего рода, и я ею горжусь.
- Кроме переводов с испанского, за что вы удостоены нескольких наград, вы известны своим поэтическим творчеством. Насколько сильны в нём еврейские мотивы?
- Дома на идише говорили редко. Отец хорошо знал еврейскую историю, читал на идише и иврите, помню с каким мрачным выражением лица, сквозь зубы он произносил слово мелиха – «власть».
Помню и нежное мамино майне нешумэ – «моя душа», трейсмелэ – «утешение моё».
Мать была домохозяйкой, но прекрасно играла на пианино.
Осознание своей национальности пришло в эвакуации – «помогли» косые взгляды и разговоры о том, что евреи не воюют, а отсиживаются в тылу.
Впрочем, я по сей день отыскиваю еврея в себе, как писал когда-то в стихотворении: «Миньян».
«Миньян»***
Подмосковье. Зима. Сорок пятый.
Мне неполных четырнадцать лет.
Я в молитвенном доме десятый.
«Посиди», - попросил наш сосед.
Вносят свиток. Тревожные лица.
В серебристых узорах окно.
Без меня девять взрослых молиться
почему-то не могут. Чудно!
Приобщенье к высокому плачу –
то ли к жалобе, то ли к мольбе –
я до смерти теперь не утрачу,
домогаясь еврея в себе…
Это было так горько пропето,
Так пронзительно (Борух… Ато
Ад – ной…) Мне запомнилось это
Как общенье со Всей Полнотой.
Та надрывная чистая нота
В неземную влекла чистоту.
Я там был лишь для ровного счёта.
Всё же, думается, - на счету.
Павел Моисеевич вспоминал впоследствии: « то высокое канторское пение, ту древнюю интонацию запомнил на всю жизнь».
У меня есть несколько стихотворений на еврейские темы,
пьеса-либретто, в стихах «Звёзды блуждают…», по мотивам Шолом-Алейхема, со ставшей широко известной арией «Каждый еврей – король».
Кроме того, я перевёл с испанского и английского несколько десятков стихотворений, затрагивающих эту тему, в том числе – поэта XIV века раввина Шем Това из Карриона – первого еврея, замечательно писавшего на испанском языке.
- Большую часть жизни вы прожили в России, главный ваш рабочий язык – испанский. А что для Вас значит Украина, откуда родом родители?
- Моя мама, в девичестве Хиня Яковлевна Левенштейн,
родила меня в своей родной Одессе, чем я незаслуженно горжусь, поскольку уже через пару недель мама со мной на руках вернулась в Москву.
Дед Яков был известным в городе Одесса краснодеревщиком, каждой из трёх своих дочерей он подарил к свадьбе пианино и комплект мебели.
Дед по отцу – Иосиф Грушко жил в Чуднове-Волынском и владел небольшим магазином по продаже сельскохозяйственных инструментов.
В начале прошлого века Чуднов был одним из важных центров Волынской губернии по торговле хлебом, скотом и мясом, половину жителей которого составляли евреи.
Украина для меня – это две поездки до войны в Чуднов-Волынский. Это переводы из замечательной украинской поэтессы, лауреата премии Олеся Гончара, Софии Майдановской.
Но это и Бабий Яр, где нашли смерть дедушка Иосиф и бабушка Ципора.
Дедушка и бабушка не хотели эвакуироваться, полагая, что немцы, если и захватят Киев, будут теми же обходительными немцами, что и в Первую мировую.
На Украине сейчас на Государственном уровне отмечается трагедия Бабьего Яра.
В своё время я посвятил памяти сгинувшего в Бабьем Яру деда стихотворение:
«Памяти Иосифа Грушко, моего деда»
Ты старым был, но не от ветхих лет
утратил жизнь, а от визжащей пули,
как многие в том гибельном июле.
И до сих пор меня терзает, дед,
не смерть, а то последнее мгновенье,
когда чужое рвение сочло
излишней роскошью твоё тепло
на белом свете, - пред-исчезновенье,
которое уводит от людей
полней, чем смерть.
(Кто знает, что творилось
в душе растерянного очевидца
расчётливо обдуманных страстей?)
Не может этот ужас не остаться –
прозренье гибнущего бытия,
в котором ты и жертва –
и судья
нечеловеческого святотатства.
Наверно, даже дети в этот миг
молниеносно старились в надежде
уйти естественною смертью, прежде
чем рёв свинцовый оборвёт их крик.
Чем остаётся этот сгусток боли,
обида мыслящего существа?
Какой туман, ручей или трава –
приют последних мыслей в чистом поле?
Чем одолеть виденье это, дед?
Куда я спрячу этот ужас вечный –
то, как ты ждёшь отправки на конечный
тот свет, где неизвестно, есть ли свет?
- Ваша молодость пришлась на послевоенные годы, эпоху борьбы с «космополитами». Государственный антисемитизм как-то повлиял на выбор профессии?
В 1949 году я не поступил на журфак МГУ, хотя уже имел публикации.
Отец моего одноклассника – парторг Московского пединститута иностранных языков Пётр Сергеевич Бычков – посоветовал подать документы в этот вуз, благоразумно указав в графе национальность: украинец.
Действительно шла борьба с «космополитами», я внял его заботливому совету, и после смерти «отца всех народов» в 1953 году, во всех анкетах начал писать: еврей.
Приходилось сталкиваться с антисемитизмом и после института, в том числе среди писательской братии.
Это, впрочем, меня не ожесточало, а вызывало чувство презрения, а иногда и жалости к антисемитам.
После института полгода работал внештатно в Иновещании, что на Пятницкой. Руководитель испанской редакции направил меня в отдел кадров, чтобы оформили.
Там под портретом Лазаря (тоже Моисеевича) Кагановича сидел чиновник с незапоминающейся внешностью, «мучной червь» - так Юрий Петрович Любимов сказал однажды об этой породе.
- «Кто вам предложил, Павел Моисеевич, работать у нас?- спросил чиновник. Мы бы с удовольствием вас взяли, но, увы, мест нет».
Зная, что с «пятым пунктом», меня прокатили с устройством на работу, стал профессиональным переводчиком, испанской и английской литературы, что получилось и к лучшему, что показало время.
- Как складывались отношения с власть предержащими? Вы ведь были выездным и не только на Кубу, которая стала вашей первой заграницей.
-Куба стала моей первой заграницей, благодаря режиссёру фильма «Я – Куба» - лауреата Каннчкого фестиваля, автора картины «Летят журавли» Михаилу Константиновичу Калатозову
Он понял, что я нужен фильму как испанист и переводчик.
Его авторитетными стараниями я был оформлен на выезд буквально за неделю, что в те времена было своеобразным «рекордом Гиннеса».
В титрах фильма я значусь старшим переводчиком. Во время создания сценария Евгением Евтушенко и кубинец Энрике Пинедой Барнетом я переводил фрагменты, из которых складывался текст.
А главное – на протяжение двух лет на Кубе находился рядом с кинокамерой выдающегося оператора Сергея Павловича Урусевского. Думаю, это в определённой степени отразилось на моём творчестве поэта и драматурга.
После Кубы я был несколько раз в Испании, во многих странах Латинской Америки.
Проблем с выездом у меня не было, я ведь переводчик Гильена, и Пабло Неруда (1904-1973), лауреата Нобелевской премии по литературе за 1971 год, – с которым я встречался четыре раза и многих видных писателей, творивших на испанском языке.
- Цензура не допекала?
- Не очень. Разве что мою пьесу-либретто по мотивам Пабло Неруда «Звезда и Смерть Хоакина Мурьеты» «заворачивали» одиннадцать раз.
Из-за хора проституток, из-за образа Смерти, из-за фраз «Выправляй скорей бумаги и – айда!», «Здесь пустые маски, там рекою виски».
Хотя потом в постановке Марка Захарова она 17 сезонов шла на сцене театра Ленком – состав был звёздный – Абдулов. Караченцов. Алфёрова, Шанина.
Результат творческого общения с Марком Захаровым думаю, прослеживается во многих моих стихотворных пьесах, написанных после «Мурьеты».
Некоторые стихи Павла Грушко написаны по-испански, а также, частности ему принадлежат песни в советском кинофильме «Всадник без головы» -1973 года, режиссёр Владимир Вайншток, композитор музыки Никита Богословский, снятый по одноименному роману Майн Рида.
В первом браке с Инной Романюк, у Павла Моисеевича родился сынДмитрий-1955 год, во втором браке с Марией Кореневой, родился сын Кирилл-1977 год.
- Чувствуете ли Вы себя «новым американцем»? – спросил у поэта корреспондент.
«Людей старших поколений, конечно, не изменить, поздно, да и незачем себя менять, но я не устаю постигать эту поразительную страну, во многом похожую на Россию и традиционно любящую её.
И благодарен ей, за то, что могу на её территории продолжать моё литературное дело.
Признаюсь, мне хорошо живётся и работается в Бостоне – удивительно красивом и улыбчивом городе».
Павел Грушко – стал Лауреатом золотой медали на поэтическом конкурсе Альберико Сала в Италии – Безана-Брианца, в 1994 году.
В 2015 году, Павел Грушко – стал Лауреатом премии «Мастер», Российской Гильдии художественного перевода.
В марте 2017 года Павел Моисеевич Грушко, как поэт и переводчик принимал участие в программе нью-йоркских «Русских сезонов в музее Николая Рериха».
Накануне Нового 2022 года, пожелаем уважаемому поэту и переводчику Павлу Моисеевичу Грушко, от всех любителей российской поэзии: надёжного здоровья, творческих озарений и вдохновения, держаться и двигаться с Божьей помощью по пути литературного труда!
Из поэтического наследия Павла Грушко.
«Быть человеком»
Булату Окуджаве.
Быть человеком очень трудно –
на белом свете многолюдно,
А люди-то различной масти:
добряк – и дел заплечных мастер.
Быть человеком очень просто,
знак человека – благородство,
когда тепло души мы тратим,
чтобы теплее было братьям.
Быть человеком очень важно,
Меж нас и черти есть, не важно,
ведь спор решают в этом мире
не их весы, а наши гири,
не их слова, а наша страсть.
Быть человеком очень сложно,
Почти нельзя им быть, но можно –
Быть,
человеком,
вдосталь,
всласть.
«Тезис»
Восклицаем: «Народ, народ!» Когда мы орать забудем?
Попечение о всём народе попахивает словоблудием.
Старуха голодная молит: «Народ, разойдись по людям!..»
1 августа 2008 года.
«Заглядывая в себя…»
Лиле и Максиму Лившиным.
Заглядывал в себя и доходил до края,
и там клубилось то, чему названья нет,
поскольку некто Бог –
или Боязнь иная –
не ясность, а молва, вопрос, а не ответ.
Заглядывал в себя, и возвращался целым,
почти всегда шёл дождь и серебрился сад,
и было не понять – что за его пределом,
какой на свете год, какой в краю уклад?
О жизни знал лишь то, что довелось очнуться,
и что слияньем стал неведомых кровей.
О смерти знал лишь то, что с ней не разминуться,
а есть ли в этой мгле просвет – пойди, проверь.
Не мог уразуметь, когда возникло время,
куда оно летит, на время ли оно?
И замысел, -
какой у этого творенья,
И для чего о нём нам мыслить суждено?
Заглядывал в себя, стыдясь и обмирая,
почти всегда шёл дождь и сад был в серебре.
Заглядывал в себя и доходил до края,
и там один во всём себя искал в себе.
«Вина»
Помню: мне тринадцать,
на улице чья-то рука бьёт меня
по затылку.
Падая, я запомнил холодные глаза,
живой интерес сероватого взгляда:
больно ли мне, смекаю ли я,
что он рассчитывает на преимущество
ушлого своего образа жизни
на земле, где родился я?..
До сих пор ищу его мурашками
на затылке,
готов упасть, обливаясь кровью, -
только бы ему стало легче.
«Всё ещё свыкаются…»
Всё ещё свыкаются со смертью Бродского,
сокрушаются: на чужбине лежит,
поди ж ты…
Не было в нём ничего такого уж броского,
разве что цветаевский задор, но потише.
В пору сутулой оглядки на главные лица
кому-то надо было быть прямее и строже
вот ведь: столько обид – и всерьёз
не озлиться,
впрочем, озлиться – себе дороже.
Бытие для мыслящей плоти мгновенно,
Перед уходом не успевают порой
и присесть.
Он тот, кто должен был непременно,
без него мы не поняли бы, кто мы есть.
Уж так наловчились бить Музу
в подвздошье,
но славный язык не устал поэтами
дорожить.
Нобелевским лауреаты обычно живут
дольше,
А этот – с вечностью пустился дружить.
***
Плохое испарилось,
хорошее осталось, -
Божественная милость –
жизнь не винить под старость.
P.S.
Примечаие:
*Журнал «Огонёк» - очень популярный российский, советский и снова российский, общественно-политический и литературно-художественный иллюстрированный журнал выходил в Москве с 1923 года по 2020 год.
Тираж журнала при главном редакторе В.Коротич (1986-1991) вырос до 4,5 миллионов.
В 1986 году главным редактором «Огонька» был назначен Виталий Коротич.
Он так описывал тогдашнее состояние издания: «…был такой замшелый «Огонёк», который лежал в парикмахерских, и редактором которого (1953-1986), был человек с гнусной репутацией – Анатолий Софронов».
Вместе с газетой «Московский комсомолец» Егора Яковлева, «Огонёк» превратился в один из локомотивов гласности, во время перестройки в СССР (1986-1991).
В то же время с его обложки исчез орден Ленина, а партийная организации журнала была распущена.
По состоянию же на 2017 год тираж «Огонька» составлял всего 80 тысяч.
21 декабря 2020 года было объявлено о прекращении публикации печатной версии «Огонька».
Журнал с таким наименованием вышел ещё в свет 21 декабря 1899 года, как еженедельное иллюстрированное литературно –художественное приложение к газете «Биржевые новости», издателя Станислава Максимилиановича Проппера.
С 1908 года выходил на 20 страницах.
В 1918 году выпуск журнала прекратился и был возобновлён стараниями выдающегося журналиста Михаила Кольцова в 1923 году.
Выходил еженедельно. В 1925-1991 годах выходили художественные и публицистические брошюры в серии «Библиотека «Огонька».
Михаил Кольцов – стал самым известным и популярным советским журналистом 1930-х годов.
Трагична судьба, известного советского журналиста Михаила Кольцова, который возродил журнал «Огонёк» и с 1923 года по 1938 год, был его главным редактором, помимо всего он основал журнал «Крокодил» и с 1934 по 1938 был главным редактором его.
Также он основал журналы «За рулём», «Советское фото», «За рубежом» - вместе с Максимом Горьким, и был главным редактором газеты «Правда».
Он проникал в логово белых генералов и троцкистов, писал, горячие репортажи с полей гражданской войны в Испании, но всё равно был расстрелян, в 1940-м, с «личного согласия товарища Сталина».
Журналистом Михаил, тогда ещё Миша был с детских лет. Вместе с братом Борисом они трудились сначала над созданием своего домашнего журнала, а затем издавали рукописный журнал в школе.
Младший брат Борис отвечал за иллюстрации, а Миша писал статьи и сам же их редактировал.
Отец мальчиков, простой киевский ремесленник-обувщик, очень хотел, чтобы его дети получили достойное образование. Два брата окончили реальное училище в городе Белостоке.
Михаил поступил в Психоневрологический институт Петрограда перед самой революцией в 1916 году, а через год, в 17 лет уже начал печататься и сотрудничать с ведущими газетами и журналами.
Мечта отца, Ефима Фридлянда сбылась: старший сын стал журналистом, а младший художником-карикатуристом, Борисом Ефимовым.
Когда грянула Февральская революция, Михаил под псевдонимом Ефимович выпустил брошюру, в которой восторгался заслугами Временного правительства и Керенского.
Тогда он свято верил, что в России наступило новое, светлое время. К началу Октябрьской революции Михаил уже подписывал свои статьи как Кольцов.
Он принял активное участие в событиях конца 1917 года, а вскоре вступил в партию большевиков по рекомендации наркома просвещения Анатолия Луначарского.
Правда, через несколько дней Кольцов написал заявление о выходе из РКП (б), мотивируя это тем, что ему с комиссарами не по пути. Но этот документ так и канул в Лету в связи с последующими событиями.
В водовороте событий.
Волею судьбы осенью 1918 года Михаил отправлен в командировку в его родной город. В Киеве в это время творилась настоящая неразбериха.
В это тревожное время в ведущей киевской газете появляется статья Михаила Кольцова о погромах в городе, расстрелах людей и страданиях местных жителей.
По тем временам публикация такого материала приравнивалась к гражданскому подвигу.
С 1919 года Михаил Кольцов служил в Красной Армии.
Вернувшись с фронта в начале двадцатых, журналист был принят на работу а народный комиссариат иностранных дел (в наше время – МИД).
В свои 22 года Михаил Кольцов возглавляет отдел информации, и ему прочили карьеру дипломата.
Но он предпочёл журналистику и связал свою жизнь с газетой «Правда». Бесконечные поездки по стране давали массу материала о жизни народа, его подвигах и стройках.
Михаил был одним из первых, кто спускался в метро, побывал на открытии ГЭС, присутствовал при испытании самолётов.
В качестве корреспондента в июле 1826 года принял участие в первом перелёте через Чёрное море (Севастополь – Анкара).
Благодаря ему страна узнала о талантливом молодом парализованном писателе, совершенно слепом Николае Островском, автора книги: «Как закалялась сталь».
Неиссякаемой энергии Михаила Ефимовича можно было позавидовать. Он организовал работу полиграфического комбината, выпускавшего более десятка изданий.
Возродил «Огонёк», создал журналы «За рулём», «За рубежом», «Советское фото», сатирический «Крокодил»,» «Бегемот», «Чудак».
Принимал активное участие в организации съездов литераторов мира и поддерживал дружеские отношения с такими знаменитыми писателями, как Хемингуэй, Шоу, Роллан, Барбюс, вёл активную переписку с Горьким.
В эти годы он прославился как сатирик и фельетонист и посетил много стран.
Испанский дневник.
В 1935 году Михаил Ефимович представлял Россию на Международном парижском конгрессе по вопросам культуры, и в 1937 году в Барселоне.
Когда началась Гражданская война в Испании, корреспондента направили туда в качестве негласного представителя советских властей.
Михаил Кольцов прибыл в Барселону под именем Мигеля Мартинеса летом 1936 года, когда итальянские самолёты впервые атаковали испанскую столицу.
В кипящей лаве сопротивления мятежникам Михаил Кольцов участвовал как умелый политик и организатор. Тогда он делал заметки в своей записной книжке и готовил репортажи о событиях в стране.
Именно они и легли в основу книги, вышедшей в 1938 году году под названием «Испанский дневник».
В этом же году Михаила Кольцова отозвали в СССР. После выхода книги Михаила-Мигеля об Испании его популярность достигла пика.
Критики и известные писатели восторженно отзывались о его «Дневнике». Он был избран депутатом Верховного совета и Членом-корреспондентом Академии Наук, в 1938 году.
А в это время завистники и злопыхатели строчили доносы на «морально разложившегося писаку, путешествующего по заграницам», сожительствующего с «ярой» троцкисткой и немецкой шпионкой Марией Остен.
Иосиф Виссарионович недолюбливал талантливых и ярких людей, которые были в фаворе у советского народа, и Кольцова считал «слишком много понимающим».
12 декабря 1938 года Михаил Кольцов на собрании творческой интеллигенции сделал блестящий доклад по поручению Сталина, «Краткий курс истории ВКП (б)», а ночью того же дня был арестован в редакции своей газеты «Правда».
По ком звонит колокол.
2-го февраля 1940 года, человек фанатично преданный своей стране и вождю, был расстрелян как враг народа.
Перед этим из него выбивали признание в том, чего он не совершил. И припомнили его заявление о выходе из партии, и саркастические строки о том, что каждый иностранец, приехавший в СССР, хочет увидеть подвалы ЧК и Алмазный фонд.
Припомнили жену-иностранку и смелые высказывания в прессе. Многие его современники, в том числе родной брат, известный карикатурист Борис Ефимов не понимали причин ареста Михаила Кольцова.
Спустя девять месяцев после возвращения из Испании. Выдвигались версии о том, что Кольцов «не вписался» в империю Сталина, что он «слишком прыткий» и прочее.
На самом деле причины падения Кольцова очевидны. Если принять версию, что он является центральной фигурой среди советских граждан в Испании, то его вина становится понятней.
Республиканцы проиграли войну – вот причина ареста и казни Михаила Кольцова. Кроме того, он являлся нежелательным свидетелем тайных операций советских спецслужб в Испании, грязные детали которых по большой части неизвестны.
Сталин не любил проигравших, и умел хорошо замаскировать следы. Известный советолог Вадим Роговин писал:
«По-видимому, арест Кольцова, действовавшего в Испании в качестве сталинского эмиссара, объясняется тем, что он слишком много знал о преступлениях, чинимых там сталинской агентурой».
А по большому счёту, Кольцов был казнён, как и сотни других невинных людей, по воле одного лишь человека, жестокого, мстительного и страдающего манией подозрительности.
Михаилу Кольцову тогда исполнился 41 год.
Страна потеряла честного и талантливого репортёра, убеждённого антифашиста и просто порядочного человека, о котором писал Эрнест Хемингуэй, в своём романе «По ком звонит колокол».
В романе имя Михаила Кольцова не упоминается, но личность писателя отражена в образе одного из героев романа – журналиста, корреспондента газеты «Правда» - Каркова.
Труп кремировали, пепел захоронили на Донском кладбище.
За свою журналистскую деятельность Михаил Ефимович написал около 2000 газетных статей на актуальные темы в стране. Был награждён двумя орденами Красной Звезды.
18 декабря 1954 года Михаил Кольцов был реабилитирован Прокуратурой СССР за отсутствием состава преступления.
Кольцов был трижды женат. Первая жена – актриса Вера Юренева (1918-1922), вторая жена – Елизавета Ратманова-Кольцова (1924-1930), вместе с мужем была в Испании, третья жена (гражданская) – немецкая писательница-коммунистка Мария Остен (1932-1937).
Имя журналиста №1, Михаила Кольцова, увековечено в названиях улиц, в городах нашей страны: Владикавказ, Новокузнецк, Липецк, Йошкар-Ола, Донецк – Донецкой области, Лисичанск – Луганской области.
На фасаде здания редакции журнала «Огонёк», где с 1927 по 1938 год работал Михаил Кольцов, установлена мемориальная доска.
Необходимо, коротко, сказать и о родном, младшем брате Михаила Кольцова – Борисе Ефимове (11.10.1900. Киев. – 01.11.2008), как сложилась его долгая творческая жизнь, в который он прожил 107 лет.
Недоставало, к сожалению, всего 10-и дней, чтобы Борису Ефимовичу было 108 лет.
Советский, российский и украинский художник-график, мастер политической карикатуры, в журнале «Крокодил».
Герой Социалистического Труда-1990 год.
Народный художник СССР-1967 год.
Лауреат Государственной премии СССР-1972 год и двух Сталинских премий второй степени -1950 и 1951 год.
И в 107 лет Борис Ефимов продолжал работать.
В основном писал, мемуары и рисовал дружеские шаржи, принимал активное участие в общественной жизни, выступал на всевозможных памятных и юбилейных встречах, вечерах, мероприятиях.
** Стихотворение «Апокриф».
Апокриф – слово апокриф переводится с древнегреческого как «тайный», сокровенный». Так на языке церкви обозначаются тексты, которые каким-либо образом относятся к христианству.
А эпиграф, это цитата, помещаемая во главе произведения или его части с целью указать его дух, его смысл, отношение к нему его автора.
В стихотворении «Апокриф» -эпиграфом является:
…Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле…
Святое Благовествоание от Иоанна. Глава №8 стих 6.
В основу сюжета стихотворения «Апокриф» взята притча о Христе и грешнице:
1 Иисус же пошёл на гору Елеонскую.
2 А утром опять пришёл в храм, и весь народ шёл к Нему; Он сел и учил их.
3 Тут книжники и фарисеи привели к нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставивши её посреди,
4 Сказали Ему: Учитель! Эта женщина взята в прелюбодеянии;
5 А Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь?
6 Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания.
7 Когда же продолжали спрашивать Его, Он восклонившись сказал им: кто из вас без греха,
Первый брось на неё камень.
8 И опять, наклонившись низко, писал на земле.
9 Они же, услышавши то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди.
10 Иисус, восклонившись и не видя никого кроме женщины, сказал ей: женщина! где твои обвинители? Никто не осудил тебя?
11 Она отвечала: никто, Господи! Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши.
Из этого текста, видно, что книжники и фарисеи, пытались реально загнать Иисуса в логически безвыходную ситуацию, заставив нарушить одну из двух заповедей:
№6 Не убий. №7 Не прелюбодействуй. Простил бы женщину – нарушил бы заповедь №7, Подвел бы наказанию – нарушил бы заповедь №6.
В древнем мире существовала «демократическая казнь» убийства человека на площади, когда толпа кидала в него камни. Бросали все, но от чьего камня наступила смерть, было неведомо, чей камень принёс гибель.
Виновные получались все, а в отдельности, беря бросающих - выходило никто.
*** Стихотворение «Миньян».
Миньян – буквально «счёт», «подсчёт» -(иврит), кворум из десяти взрослых мужчин (старше 13 лет), необходимых для общественного богослужения и для ряда религиозных церемоний.
Почему именно десять?
Известная история, изложенная в Торе, глава Бытиё о том, как Господь намеревается уничтожить город грешников – Содом, а праотец Авраам, который в Торе является архетипом милосердия, просит Его не делать этого, потому что среди грешников ведь могут оказаться и приличные люди, которые пострадают невинно.
-«Ну, хоть 50 человек наберётся порядочных на целый город!» - спрашивает он у Творца.
-«Если так, то ради 50-ти я пощажу этот город» - отвечает Всевышний.
Дальше начинается торг, в стиле одесского Привоза (базара).
-«А если не 50, а 45?» - спрашивает Авраам.
-«Ну и 45 и будет достаточно» - отвечает Господь.
-«А если не 45, а 40?» - и так далее, до 10.
Как известно, в этом городе Содом не нашлось даже 10 приличных людей, и город был уничтожен, спасся только Лот и его две дочери.
Как всё, что написано в Торе, это не просто так, за этим рассказом стоят очень серьёзные вещи.
И прежде всего, почему праотец Авраам остановился на 10, а не продолжает торг дальше – 9,8, 7, а потому, что он помнит историю потопа, когда Ной и его семья оказались единственными праведниками в своём окружении.
Сколько их было? Ной его жена и три сына с жёнами – 8-мь человек. При этом есть мнение, что у старшего сына Шема (Сима) уже был сын. Тогда их получается 9-ть,
из этого следует, что 9-ть праведников недостаточно, чтобы спасти мир.
А 10-ть достаточно, потому что в торге с Авраамом, Всевышний согласился на 10-ть.
Поэтому и в коллективной молитве (а еврейская молитва всегда не за себя, а за весь мир), должно участвовать не менее 10-ти человек.