Что заставляет работать эти часы-то?
из которых песок местами уже просыпан.
Каждую гаечку, каждую шестеренку,
что их вращает? как они не ржавеют?
годами, десятилетьями, цокают звонко и тонко,
как будто от них бессмертьем надмирным веет.
неужели вовек не ломался их механизм?
я спрашивал у старика, а тот усмехался – ломался.
и замирал, как сердце, когда обрывается жизнь,
но если детали вытащить, смазать маслом,
подкрутить отверткой винтики тихо -
часы, оживут и продолжат тикать,
и знает лишь Бог, сколько биться им суждено,
проходить через войны, потери. Старик, объясни, одно:
ну как люди раньше жили вместе десятки лет?
что было в них, чего в нас сегодня нет?
как это всё не распадалось на стрелки,
шестеренки, гаечки, корпусы и ремни?
старик говорит: детали – это всё мелко,
их легко заменить, а вот на меня взгляни:
мне девяносто, и как я только не жил,
как не кривился, как только не ломался,
а Бог меня брал её тонкими пальцами, чинил меня и чинил,
как любимую вещь чинит усталый мастер.
чинил, всякий раз, когда я бывал не прав,
чинил, и вкладывал новое сердце, чинил, засучив рукав,
чинил, отмывая от пыли и от чернил,
чинил и чинил, и ни разу не очернил.
спустя девяносто минут, говорит, меня ждёт обед,
а супруге моей, как и мне, девяносто лет,
и нет, мы ничем не лучше тебя - смотри,
пока вы все тут мечетесь, вечно ища кого-то,
в мастерской изнутри у нас загораются фонари,
и вращаются шестеренки, продолжая свою работу -
друг в друге, в себе... и знаешь, что мой друг,
мы не чище вас нынешних, мы не герои саги,
просто в наше время, если вещи ломались вдруг,
люди чинили их,
чинили, а не бросали.