Мне оплачивали
молочную кухню.
Меня защищали от палочки Коха, но
облучали
перед мутным экраном
рентгеном.
Наверное, защищали от ран
все мои
слишком уязвимые гены.
А ещё, меня обучали
регулированию
механизмом собственных эмоций
на подаренных
школе кем-то игральных
пособиях.
Это было так же необходимо,
как и честный
труд – в идеале ударный –
на который уходило,
если вычесть
воскресенье,
всё течение календаря,
включая цветение миндаля
и дожди осенние.
Я был частью
мирного социума.
И в тихом пособничестве
его постулатам
я как-то остыл
в горении
собственных игр.
А новые игрушки
довели до равнодушья.
Ум
умер.
С надеждой.
И неделя,
как и прежде
уже не кончается воскресеньем.
Опавшие листья в ночь одели
очень по-осеннему
в голые деревья
далёкую уснувшую деревню.
Остались чувства.
Чуть-чуть.
202...