«Вот, - думает Ной, - закончится потоп, найду землю, посажу виноградник и первым делом напьюсь. На ковчеге-то ни грамма вина не осталось… Сначала в дождевую воду его добавляли, чтобы она не зацвела. А как морская болезнь началась, последнее выпили. Даже уксус… Одного Хама ничего не берёт: он и трезвый суётся везде, подсматривает, подсмеивается. Проклясть его, что ли?..
Птицы все перемёрли: и Феникс, и Алконост, и Гамаюн, и Симург, и Сирин, остались только гарпии, трёхногий ворон Ятагарасу и пара сизарей. Кому землю искать?.. Да ещё этот Левиафан вокруг ковчега шныряет туда-сюда. Как только нечистоты в воду сбросят, выныривает. Потом борт начинает облизывать – волы внутри со страху гадят в стойлах. Пошлёшь за ними вынести, соберут, и - стоит дерьмо в корытах по полдня на палубе, воняет… А куда за борт лить? Эта тварюга морская уже все борта у ковчега обглодала… Хорошо, хоть ветра нет. Удочку из иллюминатора забросить можно, сардинку свежую поймать, не нюхать из корыта с дерьмом…»
У Ноя клюёт. Он делает широкую подсечку и цепляет пеламиду. Большую, килограмма на полтора. Рыба отчаянно борется, однако Ной, поднаторевший за год в вываживании таких рыбьих стерв, не сдаётся. На его азартные крики в каюту вбегают Сим и Иафет, предлагая помощь шестисотлетнему отцу. Он сгоряча посылает их в ад. Безбожно ругается.
- Тащите багор лучше! – наконец, приказывает он, понимая, что одному на десять локтей из воды рыбу не поднять. Послушные сыновья убегают за багром на корму.
Входит Хам.
- Клюёт, пап? Нормально?
- Глаза протри! Не видишь, тащу?!
Хам просовывает голову в соседний иллюминатор и смотрит вниз. Советует:
- Пап, ты ей дай погулять. Она устанет, потом легче вытаскивать будет.
- А не пошёл бы ты сам погулять! – кричит Ной, раскрасневшись от напряжения. – Сейчас какой-нибудь тунец или акула выскочат и её сожрут! Вместе с крючком откусят! Иди лучше братьям помоги багор найти!
Хам возвращает голову в каюту и подходит к Ною, пытается вырвать у него удилище.
- Пап, тебе же тяжело. Дай, помогу!
Отец и сын борются, но четырёхсотлетняя молодость побеждает. Ной падает на пол каюты из дерева гофер. Хам хватается за ореховую палку и начинает резко дёргать её вверх, перехватывая одной рукой леску, сплетённую из ослиных волос. Леска недолго трётся о край дверцы деревянного иллюминатора, волосы рвутся, пеламида шлёпается за борт.
Ной молча смотрит сыну в глаза. Он спокоен и сосредоточен.
Ухватив в ладонь конец оборванной лески, Хам рассматривает её, отводя глаза от отцовского взора.
- Ну вот, я же говорил Симу, что не в три, а в четыре волоса надо плести. А он: нормально, говорил, зато в воде не так видно будет! А я его предупреждал – оборвётся, папа с тебя шкуру спустит! Правильно, пап?!
В каюту вбегают Сим и Иафет с баграми. Видят Хама с пустой удочкой в руках и отца на полу. Они поднимают багры, но Ной останавливает их:
- Дети, не берите на себя грех Каина! Не ведает Хам, что творит. Это нам – испытание Божие. Опустите багры. Идите с миром… И принесите мне лесы подлиннее, да крючок поострее. Рыбалить хочу. Думать о вас. И о нём, - указывает Ной пальцем на Хама. – Вот что лучше: ума ему у Бога попросить или последний отнять, чтобы никуда не совался?
Иафет и Сим покорно опускают багры, аккуратно ставят их в уголок и, подняв отца с пола и усадив на скамейку, тихо уходят. Осмелевший Хам спрашивает у Ноя:
- Скоро мы уже приплывём куда-нибудь? Надоело всё… Каждый день рыба, рыба… Какой там прогноз наверху?
- Ох, не поминай Бога всуе, сынок! Окстись… Всему своё время. Он скажет.
- Когда?!. Почему мы всё время ждём, когда он сам придёт? Почему мы не можем его позвать, чтобы спросить самим?
- Сынок, а как же мы его позовём, если даже имени его нельзя называть? Да и нет имени…
- Нужно что-то придумать, пап! Пора уже напрямую обращаться наверх! Разве мы этого не заслужили?! Он же выбрал тебя одного! Ты имеешь право спросить! Вот погляди, что я предлагаю…
Хам достаёт из-за пазухи кусок ослиной шкуры с какими-то каракулями, написанными воловьей кровью. Ной с опаской смотрит на предмет в его руках.
- Вот гляди, это «алеф», это «бэт», это «тав»… Это знаки, буквы. Ими можно написать слова. Слова сложить в просьбы. Найти сухое место в ковчеге и каждый вечер, вместо того, чтобы дрыхнуть, читать хором эти просьбы Богу. На земле, кроме нас, никого нет. Он услышит!
Мудрый Ной берёт кусок шкуры в свои руки. Пытается её растянуть и порвать. Шкура остаётся прочна и неподатлива. Тогда он спрашивает:
- И что? Каждому по такому лоскуту раздать? Никаких ослов не хватит! Ты представляешь, что они понапишут? И каково будет Богу это читать?
Хам отбирает пергамент у отца.
- Ты стар, - говорит Хам. – Ты подчиняешься только данному тебе завету. И совсем не думаешь о том, кто сохранит память о тебе, о том, что было, о твоих праотцах. Ты не хочешь понять, что, пока нас считанное число, пока у нас один язык, пока мы одна семья, мы можем дать новые заветы потомкам сами. Конечно, согласовывая это со Всевышним. Не зря же он тебя выбрал! С тебя начнётся новый отсчёт! Вода уничтожила всё вокруг, а в тебе жива память. Отец, люди склонны забывать и извращать факты, сам знаешь. Дай им шанс. Давай запишем всё, что произошло, и начнём молить Бога о согласовании!
Ной задумывается. Слова Хама разят его в самую душу.
Ной учил своих сыновей забывать грехи, никогда к ним не возвращаться, жить праведно. Он и остался-то живым среди всех только потому, что даже память о грехе была уничтожена в его семье. Он шестьсот лет готовился к своему подвигу, он искренне считал, что его предназначение в том, чтобы предать греховное прошлое забвению. И в этом спасение людей. А Хам предлагает ему вернуть память. И не просто вернуть! Он нашёл способ передавать её в неизменном виде не устно, когда рассказчик мог что-то добавить, а что-то убрать из истории, смотря по политической обстановке, а письменно – запечатлев на ослиной коже. Но ведь так можно дойти и до того, чтобы высечь это на камне, отлить в золоте, сделать из этого идолов для поклонения. Таскать это за собой в новом ковчеге. И молиться на них, забыв о Всевышнем! Люди примитивны. Они больше верят тому, что можно увидеть и пощупать. Они тут же наделят эти предметы магическими свойствами. Найдутся некие шаманы, которые начнут заявлять о том, что понимают в этих предметах и писаниях больше других. И эти люди уже не будут возделывать землю и выращивать скот. Не перед Богом, а перед новым ковчегом станут возжигать жертвенники. И одного благоухания дыма храмовникам будет недостаточно. Они возжелают большего. Они скажут всем: «Сделаем себе имя, чтобы не раствориться по лицу всей земли!» И начнут строить башню до самого неба, пока не уткнутся в небесную твердь. И тогда Бог взропщет и разрушит её. И лишит их единства языка. И люди перестанут понимать друг друга, расползутся по земле аки гады, кусая ближнего иноязычника за бок, и так и не поймут, что, разделив, Всевышний спас их от рабства человеческого, оставив им лишь царство Божье.
Так думает Ной, но не говорит об этом.
- Ты, сынок, умница! – восклицает он и выдергивает у Хама из рук пергамент с каракулями. – Только, знаешь, как сделаем? Ты спроси у всех, кто чего хочет, и на лоскутках напиши. Мы в обшивку, в щели между досками рассохшимися эти записки засунем. Ну, там, где подтекает. Я с Боженькой договорюсь, чтобы он каждую просьбу прочитал и ответ дал. А ты проследи, чтобы ни одной щели не пропустили. Хорошо? Ну, а когда на сушу высадимся, там уже решим, что дальше делать… Сколько у нас ослов осталось?
В комнату входят Сим и Иафет с новой леской и крючком для Ноя. Услышав вопрос, Иафет отвечает:
- Один осел и две ослицы, отец. Но они уже лысые. На новую леску волос не хватит.
- Оставьте их в покое. Будут ещё предложения по новой леске?
Все трое сыновей опускают головы. Только Хам произносит:
- Наши женщины, отец…
- Остригите всех! Им всё равно волосы свои показывать нельзя. Зачем они им?.. А я хоть рыбы наловлю.
Послушные седые сыновья двигаются к выходу.
- Иафет, останься, - приказывает Ной. – Сыграй мне что-нибудь.
Иафет вынимает из складок одежды флейту и заводит печальную мелодию. Привязав новую леску с крючком к удилищу, Ной протыкает кусок пергамента с хамскими каракулями и забрасывает наживку в море.