Мир рухнул для Степанова весной девяностого.
Четыре года он мотался по великой стране,
бывал дома редко, в основном наездами —
хозяйственные связи в Советском Союзе
к тому времени вовсю трещали по швам,
поэтому работа грамотного снабженца-толкача
была востребована как никогда.
За четыре года Степанов умудрился пройти путь
от рядового инженера до начальника отдела снабжения,
фамилия его была уже на слуху в главке —
для двадцати четырёх лет это была хорошая карьера.
Но Степанову не нужны были ордена и погоны,
он старался изо всех сил ради квартиры,
которая законно полагалась ему без очереди
как молодому специалисту.
Полагалась ровно до того дня, когда грянул гром —
однажды утром вызвал его профсоюзный вождь
лично известить о том, что Степанов снят с очереди,
поскольку квартира ему, Степанову, не положена.
Все считали профсоюзника редкостной гнидой,
он компенсировал свой малый рост властью,
был любителем разных подковёрных интриг,
а Степанова невзлюбил с того дня, как впервые увидал.
Конечно, Степанов и сам был далеко не подарок,
поскольку любил резать правду-матку в глаза,
умудрялся плодить врагов пачками,
был излишне остёр на язык и наивно верил людям.
Профсоюзный лидер снял Степанова с пробега
по всем правилам и тонкостям юридической науки —
откопал где-то постановление,
принятое при царе Горохе,
и оказалось, что молодому специалисту,
распределённому в ту самую местность,
откуда он когда-то уехал учиться,
жилплощадь полагалась только на общих основаниях,
и то по мере возникновения в ней реальной потребности.
Таким образом, из первой десятки нуждающихся
Степанов махом снижался
примерно до района девятой сотни.
А если учесть, что в год завод сдавал по сотне квартир,
то семье Степановых предстояло ждать ещё девять лет,
а с учётом сокращения финансирования — все двадцать.
Профкомовец даже не проявлял дежурного участия,
он хохотал Степанову в лицо,
откровенно довольный тем,
что смог поставить на место зарвавшегося нахала.
Степанов сунулся к начальству,
пытаясь что-то пролепетать и пожалиться,
но от него отмахнулись —
всем было банально некогда,
руководство интересовал производственный план,
а незаменимых людей,
как известно, в России не бывает.
Степанов подумал, погрустил немного,
понял, что стараться смысла больше не было —
квартиру через девять лет
он получил бы без всяких подвигов,
пересидев в заводской малосемейке,
в комнатушке на четверых.
В те времена квартиры не продавались,
их можно было менять в разных вариантах,
но купить или продать, увы, нельзя.
Не было ни банков, ни ипотеки, ни кредитов —
только централизованное распределение,
вставай в очередь и жди,
пока появится возможность.
Поэтому потеря места в такой очереди
была равносильна локализованному апокалипсису.
Трудно передать словами,
какая обида жгла сердце Степанова.
Он мчался, куда скажут,
жил и спал, где придётся,
питался чем попало,
страдал от почечных колик,
трясся ночами в КАМАЗах,
пытаясь протолкнуть, ускорить,
доказать самому себе —
это быстро обесценивалось и никем не замечалось,
каждую копейку трат приходилось обосновывать,
оправдываться за каждый израсходованный рубль.
Вечно битый и клятый,
мишень на всех совещаниях —
все хитромудрые давно сидели на тёплых местах,
посещая планёрки с умным скучающим видом.
Зачем ему было теперь летать туда,
где уже стреляли?
За пару дней Степанов полностью скис,
что случалось в его жизни крайне редко.
Что-то надломилось в нём,
он потерял интерес к работе,
тому главному делу,
ради которого раньше жил,
которым всегда искренне дорожил и наслаждался.
Это напоминало остановку поезда стоп-краном —
мрак, визг тормозов, страх,
неизвестность и тишина.
Это был хороший урок —
он прочувствовал на себе,
что такое для человека стимул, если он есть,
и что такое —
если стимул этот вдруг исчезает.
Работник превращается в равнодушного наблюдателя,
который зевает и ждёт,
когда же закончится его день.
Его начальник, Юрий Григорьевич Стрига,
известный всему городу человек,
первостроитель и депутат,
солидный и умный дядька втрое старше Степанова,
довольно быстро понял,
что Степанов откровенно сачкует —
пассивная позиция на совещаниях заметна сразу,
она как брешь в тылу,
через которую моментально лезет враг.
Начальник Степанова быстро дознался,
в чём дело — свет не без добрых людей,
которые всегда расскажут,
почему молодой специалист бродит потерянным,
отлынивает от командировок,
хамит кому попало —
Стрига медлить не стал и пошёл к директору.
Завод выделить квартиру Степанову не мог,
директор поехал в горисполком на переговоры,
Степанов лично стоял у кабинета мэра и слышал,
на каких тонах шёл там разговор про его квартиру.
В итоге мэр сдался,
Степанов получил свой ордер,
но не от завода, а от города —
завод пообещал вернуть городу через год
равноценное жильё.
Замирая от сладкого ужаса,
Степанов на крыльях взлетел на девятый этаж,
отпер ключом дверь —
в комнатах гуляло гулкое эхо,
воздух пропах краской,
а с балкона открывался чудный вид
на трубы местной ТЭЦ.
Нет, большего счастья в мире даже быть не могло!
Тогда, на этом балконе,
Степанов поклялся себе,
что будет служить верой и правдой тем людям,
которые помогли ему с квартирой —
слово своё он сдержал,
и отныне работал истово.
Юрий Григорьевич вскоре ушёл на пенсию,
оставив Степанову свой прокуренный кабинет,
а директор в девяносто первом году
почти сразу после путча
стал председателем краевого Совета депутатов.
В 1993-м его машина попала в аварию
на сто двадцатом километре Хабаровской трассы.
Так Степанов оказался самураем без сюзерена.
Завод полностью потерял госзаказ,
народ побежал кто куда,
за спиной Степанова подул холодный ветерок —
он сразу вспомнил наказ Стриги:
"Мы, снабженцы, люди уязвимые.
Как только почувствуешь,
что за спиною нет стены,
немедленно беги,
убегай как можно дальше!"
Когда подвернулся случай,
Степанов в пять минут согласился
занять должность коммерческого директора
в одном маленьком провинциальном городке,
где он оказался чужим среди своих,
местные знали друг друга с детства,
говорили между собой на ломаном идише
и всё ехали, ехали, ехали в Израиль...
... А квартиру пришлось продать за бесценок.