Я шагаю по зимнему лесу и ломаю валенком наст.
Я шагаю по русскому лесу и слушаю птичий подкаст.
Птицам хочется зрелищ и хлеба.
Указую двуперстием в небо:
птахам божьим Господь подаст.
Кабы птицы имели разум, то решили б, что я мудак.
С каждой ветки воскликнули б разом: этот, в валенках — жадный мудак!
Завалите, разумные птицы,
я скупой, но при этом не рыцарь.
Я скупой, потому что кержак.
На бугристом кержацком комле
мы крутили весь белый свет.
На бугристом крутили комле
сорок с гаком и тысячу лет.
Прочитай этим нехристям, тятя,
настоящий кержацкий Завет.
Растолкуй им на матерном, тятя,
что Завета исконнее — нет.
Наша вера стара, но не дряхла. Настоялась, пьянит как вино.
Наша вера — суровая пряха; мы — шерстинки, но так суждено.
Мы совъёмся не в нити, а в лезвия,
нас сучили пальцами железными
на чугунное веретено.
Что за долбаный пафос, Саша? Это блюз или чёртов псалом?
Закругляйся с поповщиной, Саша. Го бухать, мы уже за столом.
Завалите, серьёзно советую,
я мирянин, но враз исповедую
трёхаршинным смолёным веслом.
Меховой староверской шапкой
мы махнули на новую жизнь.
Духовитой накрыли шапкой
куар-коды, соцсети, пять джи.
Ты угрюмый насмешник, тятя,
так не будь молчуном, расскажи.
В пять глаголов спрягая, тятя,
и склоняя во все падежи,
где в твоей иерархии, тятя,
расположена новая жизнь.
Этот наст, этот лес, эти птицы мне милы, как посконная речь.
Пью горстями из снежной криницы, с хрустом жру ледяную картечь.
Слаще мёда морозная вата,
если предки вкусили когда-то
дымный привкус понятия "жечь".
В каждой шутке есть доля шутки, но не каждая шутка - наброс.
Я рифмую четвёртые сутки; час-другой, и пойду вразнос.
Нашутился, теперь набросаюсь,
отморозился - блюзом спасаюсь:
кержакам похyю мороз.
Два перста - это гордость, тятя,
два перста - это тяжкий груз.
Говорят, мы раскольники, тятя.
Не дождутся, я хрен расколюсь.
Запевай под гармошку, тятя,
запевай, ну а мы подхватим
первый в мире, единственный, тятя,
наш двуперстный кержацкий блюз.