1971 год. Я впервые в Ленинграде. Что вспоминается? Восхищение маятником Фуко и мраморным бюстом Монферрана. Винтовая лестница на верхнюю смотровую площадку Исаакия и взгляд с высоты птичьего полёта на город. Это в первый день по приезду, 10-летний паренёк. А дальше чудеса наяву, чудеса, с которыми знаком был по картинкам в учебниках и детской "хрущёвской" энциклопедии, все эти львы, химеры, кони, цари, колонны и мосты.
Позже, годы спустя, музей Пушкина в его последней квартире на Мойке. Там узнал, что не совсем верно учили нас в школе, не так прост был и Александр Сергеевич, и Николай Павлович (Романов), и их отношения.
И уж совсем взрослый мужик: с замполитом подлодки "Новосибирский комсомолец" капитан-лейтенантом Андреем Передереем после парада в День ВМФ познакомились в малой кафешке на Васильевском острове с девушками. Провожал по ночи до дома и целовался на Второй линии, а потом шёл пешком по ночному городу, тогда ещё Ленинграду. Или шашлыки (под водку, само собой) с офицерским составом подлодки в западной части острова Котлин за городскими кронштадтскими валами.
Воспоминаний много...
И вдруг понял, что главное и самое важное не моё воспоминание, а рассказ моего родственника, Розанова Фёдора Николаевича, дяди моего отца. У них разница была в шесть лет, так что отец называл его просто Федей. И было дяде Феде зимой 1941-42 семнадцать лет, и учился он в ФЗУ, и носил форму, и числился по тому суровому времени военнослужащим со всеми вытекающими. Жили они в дальнем конце Невского проспекта, в районе площади Восстания. Там ещё в 70-х годах собственными глазами видел руины, невосстановленные со времени войны.
И вот ранним январским утром идёт фэзэушник Федя на завод (учёба-работа), голодный, понятно, как и все ленинградцы, только что понизили норму дневного пайка. Неожиданно из проулка выворачивает полуторка-фургон "ХЛЕБ", недалеко была пекарня. Как уж шофёр себя чувствовал, хрен его знает, только на скользком повороте в заносе легла машина на бок и распахнулась разгрузочная дверь фургона. На снег, на лёд посыпались, повалились горячие кирпичи блокадного хлеба. И всё это в десятке метров от голодного паренька.
"Ударил мне в голову запах этого хлеба, - рассказывал мне дядя Федя, - и помутилось в голове. Сам не помню, как подбежал, схватил одну буханку, и за пазуху. Вторую схватил, и в рот, кусаю, глотаю не жуя почти. И тут за спиной свисток, патруль. Побежал в тот проулок, на ходу глотаю, не могу остановиться. Догнали быстро, скрутили, куда там сопротивляться. Целую булку из-за пазухи забрали, покусанную, полупроглоченную разделили между собой, и мне по-честному часть отдали. Патруль военный, в комендатуру, а там по сокращённой программе - приговор, штрафбат".
Воевал дядя на обороне родного города, кровью искупил. Воевал дальше в обычной строевой части. Немного и прошёл, если в расстояниях мерить - войну закончил в апреле 45-го в Кёнигсберге.
Показывал он мне, мальчишке, тот проулок, тот угол. Летний вечер, обычный городской пейзаж, обычные люди спешат по своим делам.., а у дяди Феди какие-то особенные глаза были.
И крошки со стола на всю жизнь...
мой Ленинград - http://stihi.ru/2010/10/22/4626