Дом Инвалидов 2
Впиваются решетки острия,
Как пули в тело, – вязко, без эмоций;
Застыл в костях радиоактивный стронций
Бессмертного, как войны, бытия.
Жив человек для смерти после жизни,
Палим судьбою пушечным огнем;
Что может быть надежней и капризней,
Чем Бог живой, пекущийся о нем?
Как Вечный Жид, сквозь бурные столетья
Идет Господь, спокойный, как скала,
И, Господи, могу ли вдруг посметь я
Поднять глаза, сгоревшие дотла?!
Как будто вновь, не чуя сновидений,
Спят наяву ослепшие вожди
Среди кровавых битв и совпадений,
Где клон хвоста маячит впереди.
Мы вновь скорбим, склоненные у входа,
На веки расставаясь, и горды,
Что помним братьев в час и день ухода,
Обретши их, как божии следы.
Мост Александра III
Раскрывая милому объятья,
Забывает дева страх и боль;
Так мосты и страны стали братья,
Скрепленные фирмой Батиньоль.
Кировский и Троицкий – едино,
Переходит в Кировский проспект,
Каменноостровский, - невредимо
Старое названье в новый век.
Только раскрывается на Сене
Тот же облик стройных фонарей,
Словно прибежавший луч весенний
Сделал нас роднее и мудрей.
Невдомёк маркизу де Кюстину,
Что в далеком Питере худом
Братом станет мост французский, выгнув спину,
С Александра III мостом.
Замочки
Замочки на память, замочки на веру,
Замочки на сердце и – тяжесть не в меру
Разрушить готова и радость, и мост,
Как будто все птицы слетелись из гнезд.
Но в этом скреплении – только примета;
Не плачьте, влюбленные, помните это:
Скрепление вечное душ и сердец
Не в снятых замочках, не в связке колец,
А в вашем счастливом душевном прозреньи,
Когда обретает душа оперенье.
Ночной Париж
Ночь – исповедуется дню
Во всех грехах его
и строит мир волшебный;
Еще повременю –
И будет разговор,
как исповедь, –
простой и задушевный.
Густеет свет дневной;
Синеет мирозданье.
И город каменный –
теплеет как живой,
Как древний лес, шумит, –
потомкам в назиданье.
Эйфелева башня
Железная бабочка прямо из рук
На листья дурманного хмеля
Вспорхнула и села, и вспыхнула вдруг,
Как мозг инженера Эйфеля.
Пылает над городом словно мираж
Железного века летающий страж.
В гиперболах к небу несущих конструкций –
Троичный порядок, как в сплайнах Безье,
В бионике будущей взятых инструкций, –
Компьютерный век и полет Корбюзье.
Господняя мышца и шепчущий гений –
Способность прозреть через строй поколений.
На цыпочки разом над миром привстав,
Бессмертную разуму песню Гюстав
Пропел в преткновение многих
Ревнивых ценителей строгих.
И гордо воззрев на канон красоты,
Он скрылся под сенью своей высоты.
* * *
Земля кругла, и круглый холм Монмартр -
Небесный мир в зеркальном отраженьи;
В любом из нас живет отображенье
Своей вселенности, чего не понял Сартр.
Оскоминою прошлого живут
Увянувшие в прахе междометья,
А нас ведут – летящие столетья, –
Любовь, надежда, творчество и труд.
* * *
...Спускаясь по ступеням на Париж
Спиной к стартующему словно шаттл, собору,
Мы – как апостолы, покинувшие Гору,
Преображенье видевши с горы.
И затаив дыханье до поры,
Когда в объятьях города простору
Отдашься, приворотной мандрагоры
Отведав искуса, дотоле ты – паришь...
И город, адресованный Монмартру,
В тебе живет, – художник и поэт;
Паренье – кончится, но страсть к полету – нет!
Ведь на земле Парижа ты –Творец и Мастер.
Увидеть небо – это просто счастье;
А жить на небе, быть им и летать –
Есть тайна Творчества; как будто Богом стать,
Страну Искусства нанося на карту.
Гранд Опера,
или Опера Гарнье
1
Цветет, забывая о близком и малом,
Высокий порыв, завершаясь финалом.
И слух разрезая пилою трубы,
Небесный хорал говорит от Судьбы.
Здесь Голос высокой Трагедией Звука
Себя поражает, и смертная мука
Звенит ослепительным Божьим венцом,
Раскрытая в вечность бессмертным Творцом.
И воздух звучит в позолоченной раме,
Как в люльке, качаемой в мраморном храме;
Течет в галереи мелодия ветра,
И храм расправляет прекрасное ретро,
Как звонкие крылья в напеве воздушном,
Невластном векам и бессмертью послушном.
Колонны поют свой хорал в унисон;
Прекрасный, как музыка, вечности сон…
Блуа: Луара
Луара шныряет, как в прятки, играя,
Под древнею аркой моста;
Здесь мелко, и словно трава у сарая,
Вода притаилась в кустах.
Весёлые брызги лукаво мигают
Водящему, - где ты, лови!
А сверху – века величаво шагают,
Толчками текучей крови.
Луара сродни кровеносным сосудам,
Питающим эту страну;
Как мощи святых мироточат под спудом,
Свой подвиг творя и в плену.
Святые обители, древние замки
И старые города.
Как будто над речкой развешены в рамках
Картины любви и труда.
Сена и Рона – страны позвоночник,
Несущий хребет становой;
Луара – как взмах, – живоносный источник
Идущей от сердца рукой.
Арарат
Saint-Victoir – как будто Арарат;
Ковчег оставлен; словно на парад
Клубятся тучи древнего Потопа;
И чистота Господнего иссопа
Земле и небу явлена вполне;
Гора парит, подобная волне,
И чудится сквозь театральный задник
Сам призрак Божий, словно Медный Всадник...
Мгновение, как будто привиденье,
Проносится, подобное виденью;
И лишь Творец – у вечности заложник.
Но Бог ведь – тоже истинный Художник...
Угол паденья
Ницца прельщает, как угол паденья,
Страстью к полету и сладкою ленью;
Перья заката сметают печаль
До невесомости – в горизонталь.
Не прекращается то, что пылает,
Плещет, как счастье, и громко рыдает;
Пеной расслабленной полнится грудь,
Мерно дыша пустотой как-нибудь.
Падает с неба вода неживая,
Словно паденье не переживая;
Ницца – эмоциям тонкая лесть;
Здесь релаксации – слава и честь.
Не отвечая словам очевидца,
В Ницце правдиво лишь то, что приснится;
Всё – как в бассейне с прозрачной водой, –
Мир зазеркалья, как воздух густой…