Моя мама умерла так рано, когда я еще не умела произносить древний спасительный клич всех детей…
Но, видимо, прощаясь со мной, в тот печальный миг она посмотрела на меня с такой пронизывающей болью и нежностью, и её взгляд отпечатался в моей памяти и создал образ.
Этот образ неожиданно появлялся передо мной в самые трудные, порой казалось безысходные минуты жизни. И был настолько реален…
Стоило мне заплакать, как мама тут же появлялась и излучала тепло. Но когда я протягивала к ней руку, чтобы коснуться, она отдалялась…
Теперь-то, с годами, я узнала, что мир многомерен…
Несмотря на поддержку мамы, жизнь вносила свои коррективы и не обещала быть легкой…
Папа - единственный родной человек. Но война нанесла ему непомерные физические страдания.
При освобождении Запорожья он был тяжело ранен. Пули буквально его изрешетили. После двух ранений в голову он не подавал признаков жизни… Погибших несли хоронить в общую могилу, но папа вдруг сделал едва заметное движение. Это почувствовал один из солдатиков и радостно прокричал:
— Братцы, он еще живой!
Не чудо ли это?
Его, вместо могилы, перенесли в вагон, где на соломе лежали ещё шестеро тяжелораненых солдат.
Поезд мчался с редкими остановками, увозя их в госпиталь…
По какой-то причине о вагоне забыли. Открыли через неделю… Жив был только папа… Господь подарит ему жизнь в третий раз.
Спустя годы он встретит мою маму… Она подарит жизнь мне - и уйдет… Уйдет так непозволительно рано…
Но для чего приходила она в этот мир? Для того, чтобы так быстро уйти? Для чего всё это было? Неужели весь замысел Божий в моем рождении?
И какая такая роль отведена мне по Его замыслу?
Жизнь не раз поставит меня перед выбором, перед жесточайшим испытанием … и без войны. Хотя… и война была… Разве Октябрь девяносто третьего - не война? Нужно было иметь мужество встать на защиту расстрелянного Парламента…
„Налево пойдешь - коня потеряешь…" Выбор на жизненном пути - перед каждым из нас. В большом и в малом. Это и есть самое в земной жизни трудное. Проверка на паршивость. И сколько людей расплатится за свою корысть, равнодушие, легкомыслие, жестокость…
Но Господь дает шанс каждому из нас осмыслить жизненный путь и покаяться… Прости меня, Боже, имею ли я право заглядывать туда, куда нельзя смотреть простому смертному?
И все же…
Как и из чего складывалась моя дальнейшая жизнь по Его замыслу?
Долгие годы папа кочевал из одного госпиталя в другой, поэтому в отношении меня был решен вопрос о переезде в семью его старшего брата в Белоруссию, где дядя Матвей руководил строительством крупнейшего завода.
Братья были воспитаны православным дедом. Чувство родства для четверых братьев было святым. Несмотря на занятость, они буквально бросались на помощь друг другу.
— Он будет твоим папой, а я - мамой,- сообщила тетя Зося,как о давно решенном.
— Нет,эта!- твердо сказала я, смягчая согласные и указывая на появившийся мамин образ,видимый только мне. Но моё мнение не учитывалось.
Придя с работы очень поздно дядя Матвей заходил ко мне в комнату и вручал игрушку от папы.
А вслед за этим читал от него письмо (как я потом узнаю, он их сам и писал)
Я так привыкла к папиным письмам, ждала поздний звонок дяди, выскакивала в прихожую и вопрошающе смотрела, принес ли он конвертик.
В письмах папа не жалел ласковых слов, находил за что-нибудь меня похвалить. И заканчивалось письмо обещанием очень скоро приехать. И я ждала его приезд как чудо, как сказку!
Тетя Зося (полька и белоруска наполовину) каждую свободную минуту садилась за швейную машинку и строчила мне красивые платья, пальто, брючки. Всё то же заодно и моей кукле Марфуше. (На этом имени отрабатывалась моя плохая дикция)
Жизнь идёт своим чередом: ясли, садик… Мне уже скоро пять.
С тетей Зосей возвращаемся из садика. Проходим мимо детской площадки возле нашего многоэтажного дома. Останавливаемся. Завороженно смотрим на играющих детей. Тетя загадочно прозносит:
— Пора и нам в люди…
В выходной день она надевает на меня самое красивое платье, вплетает сказочный бант и поучает:
— Мы выйдем к деткам, ты с ними поздороваешься и отдашь им свои игрушки. Они увидят, что ты добрая девочка и захотят с тобой дружить.
С горой игрушек мы приближаемся к площадке. Из-за них не видно моего счастливого лица.
Произношу:
— Здравствуйте, детки! К вам Тина пришла. Вот вам мои илгуфки.
(На языке взрослых это где-то так: душу свою дарю - сумейте принять)
Окидываю всех взглядом… Лучше бы не видеть…
Не приняли. От волнения произношу „илгуфки", что вызывает смех.
Кладу игрушки на крутящееся колесо. Цепляюсь за тетину руку:
— Зося, пойдем гулять не здесь.
Произношу без приставки „тетя", так теплее. Зося крепко сжимает мою руку:
—Только не плакать.У нас еще много в жизни будет таких „площадок“.
Кстати, о моем имени. Когда меня крестили, священник спросил:
— Как назвали при рождении?
Услышав, задумался и сказал:
— Имя Вы ей дали мученическое. Зовите в миру как-то по- другому. Вот и назвали созвучным. Но потом приходилось очень трудно привыкать к имени официальному, мученическому…
Но площадка возле дома манила. Там по вечерам, пока светло, дети резвились, наслаждались свободой.
Я, замерев от восторга, стояла возле играющих в „классики".
По первому зову мам дети шли или бежали домой, в зависимости от интонации маминого голоса. Окна нашей квартиры во двор не смотрели.
Тетя Зося за мной приходила сама, потому что однажды перепутала подъезды и устроила в доме такой переполох! После этого стали бдительней…
В один из вечеров мы всё-таки заигрались с девочкой в „классики". Оля проигрывала. Это очень обидело ее.
— А тебя она не позовет,- осведомленно и зло сказала девочка.
— А зачем ей меня звать? Она тут, рядом стоит,- и я протянула к маме руку…
У подружки округлились глаза, она что-то подкрутила всей пятерней над ухом и, подняв высоко голову, проплыла мимо…
Я отказывалась после этого выходить на площадку…
И на мое счастье очень скоро и надолго приехал папа!
Его приезд был безмерной радостью! И не только моей. Целыми днями мы с ним гуляли. Обошли все парки, зверинцы, Шапито. А сколько втайне от тети Зоси было съедено самого разного мороженого!
Правда, один эпизод очень омрачил папу. Наслушавшись в садике сказок про доброго дедушку Ленина я сочинила стишок, который заканчивался словами „… родной наш Ленин, тебя мы не забудем." Прочитала его папе, ожидая похвалы.
Но он смотрел мимо меня… А потом непохожим голосом произнес:
— Да! Я эту картавую сволочь никогда не забуду. И, помолчав, добавил:
— Он разрушил нашу семью…
Спустя годы, я узнаю, что деда раскулачили: отняли у него соху, борону и лошадь. Это всё, что помогало семье прокормиться.
Дедушка этой обиды не пережил …
Братья разошлись в поисках другой жизни, оставив папу на клочке земли:
— Если будем умирать от голода, вернемся на этот клочок. Земля прокормит.
Спустя годы младшего брата папы, офицера дивизии Тухачевского, арестовали. Он сумел сообщить об этом в короткой записке: „Брат, пришли хотя бы сухарей…"
Поиски дяди Демы не увенчались успехом, а лишь приносили все новые беды. На вопрос:
— Где брат?
Отвечали:
— Находится на своём посту. Но если будешь его искать, отправишься за ним.
Эта угроза висела над всей семьёй папы. Дядя Матвей был нужен как специалист, но на крючке держали сына… поэта.
Я в свои пять лет ничего этого, конечно, знать не могла.
Но когда папа уставал во время наших прогулок, мы садились на первую встретившуюся скамейку, и он рассказывал сказки.
Папа знал их такое множество! И как потом я поняла, он их сам сочинял.
Ему так хотелось выговориться. В них папа доступно передавал мне все, что пережил, о чем передумал в жизни.
Он открывал свою душу.
А душа у него была открытая, всепрощающая, мягкая.
Он не ожесточился от душевной и физической боли.
Одну из сказок я запомнила и, спустя годы, поняла, папа просил, нет, он умолял меня, когда вырасту, примириться с сестрами и братьями, которые не приняли меня в той, другой его семье…
Потом все так и произойдет, как в той сказке. Мы станем очень-очень родными. Хотя давалось это сближение непросто…
После отъезда папы я вновь вышла по просьбе тети подышать свежим воздухом на площадку.
За это время произошло непоправимое: у Оли тоже умерла мама.
Взрослые громко обсуждали во дворе случившееся.
Оля сидела в сторонке от всех и, увидев меня, опустила голову.
Моя детская обида прошла. Я подошла к ней, и, чтобы утешить, открыла свою тайну:
— Твоя мама тоже будет приходить к тебе, как и моя. Мамы детей не забывают.
Я никогда не спрашивала у неё, приходит ли к ней мама. В этом у меня не было сомнений.
Святая материнская любовь…
Силой своей любви наши матери, как и Матерь Божия, поддерживают нас в пути, спасают от бед, заслоняют от тревог.
А мы…
Недавно посмотрела документальный фильм кинооператора Юрия Трошина..
И снят он не на московской киностудии, а здесь, на окраине нашего города - в доме, где доживают последние дни беспомощные старики.
На экране - изрезанные морщинами лица, огрубевшие руки, не знавшие отдыха, покрытые простыми платочками головы.
Но особенно оператор обратил внимание на печальные, устремленные на дорогу глаза: вдруг появятся те, кого они любят больше всех на свете - дети.
Беседуя с одной из них, автор берет в руки письмо сына:
„Здравствуй, мама. Вот уже четвертый год я не могу к тебе приехать. Так увлекся рыбалкой, что некогда тебе написать и приехать…"
От неё ни слова упрека. Рада тому, что сын жив, здоров, вспомнил, написал, пусть всего раз в четыре года. Другим даже письма не пишут…
Правда, когда получают официальное сообщение о смерти - едут.
И нет бы упасть перед матерью на колени и вымаливать прощение - некоторые вспарывают матрацы и ищут деньги, те крохи, что, отрывая от себя, она хранила для них.
Печальные лица старушек проходят перед нами на экране…
В интернате нашли пристанище матери и тещи бывших чиновников. Наверное, потому они здесь, что их простые платочки не вписались в дорогие интерьеры их богато обустроенных домов…
Известно, что в некоторых странах ближнего зарубежья вообще нет интернатов для стариков, к примеру, в Средней Азии и Закавказье. Там почитают родителей, подаривших великое счастье - жизнь.
Отдав все силы и здоровье детям, матери уходят. И только у могильной плиты многие осознают, что они потеряли…
И суровым напоминанием звучат строки поэта Валерия Хатюшина:
Покуда мать жива -
ты не один на свете
и есть тебе к кому
приникнуть в горький час.
Пускай верны тебе
друзья, жена и дети,
но в жизни только мать
одна лишь не предаст.
— Прости, мамочка …
Но некому прошептать милосердное слово: „прощаю…“.
Пройдут годы… И стыд настигнет …
И это будет незаживающей раной всю оставшуюся жизнь…