И я свой крест несу не на цепочке...
О поэзии Константина Васильева
Крохотную книжку поэта мы купили за копейки в огромном Доме Книги Ярославля почти два десятка лет назад.
Приезжали делегацией художников Сергиева Посада на открытие выставки - несколько работ выставлял Анатолий Власов. Я зашла в Дом Книги, окинула взглядом стеллажи - и стала копаться в ящичке у кассы, где были путеводители и открытки. И вдруг - книга Константина Васильева, поэта из городка, что в Ярославской области, близ Ростова Великого.
Местного поэта, да.
Поэтому и затерялась книжка среди открыток. И сама она по формату меньше открытки. И тоньше пачечки открыток... В ней всего 107 стихотворений мелким шрифтом на тонкой бумаге.
Но я уже читала стихи Васильева, местного поэта. Это - поэт космического масштаба. Ну или просто - настоящий поэт.
Просто поэт.
Поэт.
Вот потому я наконец беру его книжку в руки и пишу о его поэзии.
Мне хочется рассказать об этой книжке, пока я живу.
Пандемия вируса и следующих за ней социальных неблагополучий окружают нас, сужают свой круг, оставляя все меньше надежд. Сужают круг до точки, где надежды и вовсе придётся оставить.
Васильев прошёл эту точку в 2001 году.
При жизни он говорил с нами стихами, которые мало кому были нужны.
Теперь он говорит стихами, которые мало кому известны.
Поэтому я подключусь к его словам, продолжу речь его Музы. Расскажу о его поэзии.
20 лет мне хочется это сделать - удивлённая его творчеством, я писала наброски статей, теряла их в куче дел... Недавно найденные письмена сама не могу понять...
Расскажу всё заново - и только об одной книжке.
"Ночная бабочка в огне".
В наши дни этот сборник, вышедший в 1995 году тиражом 150 экземпляров и переизданный друзьями поэта в 2002 году тиражом 200 экземпляров - в наши дни этот сборник поможет многим из нас обрести опору в тревогах современной жизни.
Ведь не в количестве стихов и не в количестве экземпляров дело.
Дело в качестве стихов. Их в "Ночной бабочке в огне" - сто семь.
Бабочка - одна.
Пожар - мировой.
Всё дело не в количестве, верно.
Всё неизменно, несмотря на
крутой событий поворот.
Страна моя - сквозная рана,
и кровь пока ещё течёт,
и это значит: есть надежда,
и жизнь не только позади.
А мудрость мировая где ж та,
к которой мир спешил прийти?
Её никто не хочет помнить,
никто не может позабыть.
Одну распутаешь с трудом нить -
запутаешь другую нить!
Кто ищет правды, кто успеха.
Всё понарошку, всё всерьёз!
И мне, конечно, не до смеха,
и мне, конечно, не до слёз.
Всё это было - ну и ладно:
живём? - живём! Как в первый раз!
А время судит беспощадно,
опять оправдывая нас.
Мне совершенно непривычно печатать стихи так, как в те, миллениально рубежные годы, было модно печатать: начиная строку не с заглавной буквы, по традиции творчества, а по правилам филологии, не прерывая заглавной буквой течение предложения. Но что делать, так было модно, - и, кажется, не прижилось. В своих стихах я так никогда не делала. А в строчках Васильева оживает то время...
Как-то тревожно все ждали Миллениума... Горели яркие рекламы на Тверской... В храмах несмело зажигались свечи - не в красивых подсвечниках, а в том, что после долгих лет научного атеизма было: в железных подносах с песком. В храмы до 2000 года чаще заходили погреться - они стояли пустыми. Открывались, восстанавливаясь, новые и новые... Образ разрухи улетал, сворачивая свою тень...
Но мало кто писал слово "храм" с большой буквы...
Над лугами -
лишь Луна.
Под ногами -
вышина,
да немая,
золотая,
голубая
тишина.
Дали млеют
при Луне,
ветры веют
в тишине,
купол Храма...
Панорама
входит прямо
в сердце мне.
Вот ведь как - начала строк с обычной буквы, Храм - с заглавной... Вера выше поэзии? Для поэта, в атеистической стране? Ну что же, - в протестах поэтов звучит будущее...
Одинокий -
я во всём:
мир широкий -
вот мой дом.
Мир подлунный,
вечно юный...
Стонут струны
страсти в нём.
Это счастье -
жить и ждать,
и от страсти
воскресать.
Брат Орфею,
я - умею,
я имею,
что сказать...
Это первое стихотворение книжки. Настоящий поэт в первых трех говорит самое главное.
Позже продолжу.