***
Поцелуй меня ещё, любимый.
В небе пляшет звёздная метель.
Тонкий месяц, одинокий схимник,
золотым рожком цепляет ель.
Поцелуй твой нежен — сердце тает.
Ночь кружит, роится высоко.
Сыплет лунным эфемерным тальком
в наше приоткрытое окно.
Поцелуй ещё меня, любимый.
Рук разнять нет сил, да и зачем...
И с душой, любовью опалимой,
засыпаю на твоём плече.
***
Я не слышу тебя и не слушаю, но ты не молчи,
пробирайся сквозь самый немыслимый мой заслон.
Если замки с принцессами есть, то есть и мечи
для крапивы моих обжигающих душу слов.
Мы с тобою стоим на макушке цветущей земли.
Это место не ад и не рай, а горнило любви.
И летят самолёты во мне и плывут корабли,
и сама я лечу и плыву, и взлетаю, и…
Сеет звёзды Медведица, взгляд её кажется дик.
Чёрным вспенится ночь. Невидимкой мерцает Ковш.
Я тебя узнаю по тревожному стуку в груди.
Как таинственно небо и как же оно глубоко!
Сердце взвесит молчанье и отзвук немой тишины.
Я в бреду расставанья — так надо, так быть должно.
Только где-то в пространстве счастливейшим оттиском мы –
Я не слышу тебя и не слушаю, но…
***
Мною спрошено каждое утро
на предмет бесполезности дня…
Твой уход равен миру, как будто
вычитаемому из меня.
Станет каждой минуты прочерк
на странице пустующих дней
расстояньем от стрелки короче
до положенной быть чуть длинней.
***
По голосу, взгляду, руке,
по каждому часу в апреле,
по крыльям, похожим на те,
которые рядом летели.
По алым тюльпанам в саду,
по платьицам белым у вишен,
по фразе, которой не жду,
по письмам, что больше не пишем.
По жесту, молчанью, рывку,
по жертве, оцененной всуе,
по этому даже стиху
я вижу: любовь не спасу я.
***
Лето. Ливень. Жара. Крыжовник.
Мелкий листик прилип на жёлтом.
Потянуться и вдруг отпрянуть,
не царапина — повод прятать,
где болит, и, размазав каплю,
вдруг сорваться неадекватно
и уже на сыром и мягком
отыскать горсть примятых ягод
в чернозёме блестяще-жёлтых...
Было лето и зрел крыжовник.
***
Напиши моё имя, и снег сохранит филигранный твой жест.
Напиши озорно, дирижируя сонмом озябших божеств.
Напиши на снегу моё имя. Смеясь, оброни: "До снегов".
А из вечности кто-то в ответ рассмеётся, но ты никого
не найдешь в этом чёрном пространстве. Облепит бульварный софит
нежным светом рассеянным низкую ночь. Скоро снег полетит.
***
Наиши мне письмо, округляя "О",
буду этих зверушек вылавливать.
Буду их собирать по одной, легко, —
вот последняя прячется в love are you.
Самолётик бумажный летит. Моря
голубыми глазами вверх пристально
на неведому птицу в упор глядят,
и волнуются белые пристани.
Может, это корабль из далёких стран,
может, парусник, курс перепутавший.
Даже йоги в горах напрягаются так,
что теряют контакт свой с Пурушею.
А бумажные крылья сверкнут белизной
и покорно прикроют ладошку мне.
Вот и восемь зверушек в строчке одной
и ещё две чуть ниже, с горошину.
***
Шагнешь в зазеркалье и канешь там в Лету,
уже безучастной к оставленным где-то
простым атрибутам домашнего быта —
тобой не замечен их явный избыток.
Шагнешь по тропе, как по линии фронта.
Два мира зависли – тоскуют о ком-то.
И только Горшечник не то чтобы судит, –
бессменно вращает гончарный круг судеб.
В пробоины света шагнешь, как на плаху,
в горсти не зажавши ни пропуск, ни плату.
Изымется всё мало-мальски земное.
Ни в райские кущи, ни в холод зимовья
душе твоей вечной не взять их с собою.
Два мира зависли, пронзенных любовью...
***
Не избежать любви, не упростить стиха,
когда строка изъедена молчаньем,
когда ты подытожишь: для неё так ха-
рактерно жечь мосты, пожав плечами,
но жизнь нанижет дни на вертел или ось,
какая разница – я у истока,
когда мой чужестранец, мой случайный гость
вдруг обретёт черты знакомого пророка.
***
Когда устану, не устав, —
ещё не пробил час —
и пересохшие уста
окликнут тихо Вас…
И будет день,
и я уйду
в отдельное
существованье,
и болью вспыхнет на ветру
послепоследнее прощание.
***
Не оставь меня осенью ранней
в пряном мире опавшей листвы…
Я — забытый дорогою странник
во Вселенной, где царствуешь ты.
Как прибой без спасительной суши,
чьей рукой я отправлена в путь?
Ты меня хоть немного послушай,
ты меня навсегда не забудь.
Так растерянно по ветру кружит
этот день — этой осени счёт.
Кто-то нежному ангелу служит,
кто-то грустную песню поёт.
***
Холодно, зябко душе моей, з-зя...
Небо свинцово и зелено,.. ало.
В том, что вокзал уплывает, нельзя,
как ни старайся, увидеть начала
или замедлить перрона пробег,
или ускорить вагонное время...
Это неверно, что жизнь моя без
жизни твоей. Изначально неверно.
***
Я больше не люблю,
я больше не страдаю.
И сердце не гублю,
и песен не слагаю.
Я, как пустынный дом,
где тишина и скука,
где всё объято сном
и не томит разлука.
***
Отцелуй меня за всю разлуку,
за те дни, что я смотрела вдаль.
Дорогую я сжимаю руку,
и уходит медленно печаль.
Я цветами завершила вазу
и к тебе рванулась: обними!
Отцелуй за всю разлуку сразу.
Пусть взорвётся счастьем этот мир!
***
Орхидеи сухой розоватый изгиб,
Цвет коры – это бывшее злато.
Что осталось, мой милый, от нашей любви?
Мне тебя уже, милый, не надо...
Пальчик крутит крючок орхидеи сухой.
Ворох писем. Часок до сожженья.
Я так счастлива, знаешь, была, милый мой,
А теперь лишь цветок в утешенье...
***
Это даже не грусть — это всё, что осталось, прости.
День прошёл, чуть короче, чем жизнь, но такой же, как все,
так же без толку, впрочем, меня на бегу он настиг,
так же вдруг прекратился, истек, истончился, исчез.
День прошёл, безразличный ко мне. Где найти компромисс,
как приличия ради причастность свою соблюсти,
положить на ладонь от рябины оранжевый лист
и сказать: "Вот теперь это всё, что осталось, прости".