Мне отец не дал
напутствие в дорогу.
Он не был строг
и,
как и рядом многие,
не очень вглядывался в дали.
Лежали сумерки.
А в сумерках какие дали, –
найти бы дом
откуда вышел,
и зайти обратно.
И рады были,
что эта ниша –
времени черта
в хозяйственного веника чертах –
не выше
и не ниже
этажей,
чертежами типажей
(а, чёрт! – и типажами чертежей)
очерченных
дверной стеной,
которая всегда с тобой,
перед тобой
и за тобой.
И за стеною зажигали свет –
домашнее
светило.
И в сумерках оно светило
вчерашним
днём.
И даже в нём,
в фантазиях,
навеянных
тем,
самым первым, ожиданьем Праздника,
в углу за веником
и тазиком
искал я домового –
он мне расскажет сказки,
как люди утром зажигают Солнце,
чтобы идти за Солнцем.
А ночью
зажигают Луну, и звёзды,
и Млечный Путь.
Чтобы идти по Млечному Пути.
Отец мой был не строг –
и если шёл
вперёд, а я топтался сзади,
он в назидание
не ставил меня в угол.
А может, зря.
Где было знать
ему,
и всем, кто рядом, суетным,
что я в тех сумерках
вдаль зря
и далью зрея,
искал,
а может и нашёл,
в углу
начало
своего Пути.
(Во Мглу?)
Так, в сумерках
мои лежали дали.
И в праздной сутолоке,
законом хаоса подавленный,
я всё же шёл…
познав печаль
потребности идти,
куда не зная.
И не зная,
к чему прийти.
202...