Памяти подспорье, как ни мало,
Уношу с родного пепелища,
Где взамен коттеджей обветшалых
(ах, как жаль, что я их не застала),
Вырастают новые жилища.
- Как здоровье? - вдруг какой-то встречный
Окликает. Кто бы это был?
- Превосходно! – говорю беспечно.
- Вы здесь жили? –Да. И вы? – Конечно!
В третьем корпусе. Я всю войну здесь гнил.
Под хмельком, за пятьдесят, пожалуй,
Был он худощав, голубоглаз.
Осторожно приподняв забрало,
Жажду в нем я ту же увидала -
Рассказать кому-то все хоть раз.
-Ну, а я в дощатом, на отшибе,
Возле кочегарки. Он сожжен,
А она стоит себе поныне.
Он в сердцах воскликнул: -Врешь ты все!
Не было там дома и в помине!
И решительно, кивнув с оглядкой:
- Все я покажу тебе. Пошли! –
Зашагал вперед по стройплощадке,
Мимо островов кирпичной кладки,
По навалам щебня и земли.
Показал домов расположенье,
Вспомнил всех соседей имена…
Говорил о многих с уваженьем:
- Люди тут селились с положеньем,
Называл Чишко, Вологдина…
Мы попутно выяснили в споре,
Где извозчик лошадей держал…
А затем, когда сквозь щель в заборе
К стадиону вылезли мы вскоре,
Он с не меньшим жаром продолжал.
И о пленных немцах, и какая
В «красной» школе (монастырь там был)
В башне лесенка вилась крутая…
- Спрашивай, что хочешь, все я знаю.
В самую блокаду я тут гнил.
Разногласья нам не помешали.
Он, прощаясь, руку мне потряс,
Хоть не вник: лет шесть нас разделяли,
И картины прошлого предстали
С разных точек каждому из нас.
…Мир вам, ленинградские ребята,
Прежних обитатели дворов!
Как живется вам в восьмидесятых,
Девочки и мальчики тридцатых
И крутых сороковых годов?