Над Гринвич-Вилледж призрак-век горит,
Меж стен и окон мечется багрово…
Чуть-чуть нетрезв, простужен и небрит,
Что я забыл здесь ночью, в полвторого?
Нет для меня здесь ни любви, ни крова…
Играет в баре «Цинк» на третьей стрит
Судьбу мою бигбэнд Пономарева.
Моя судьба - глухой опавший лес,
То взвоет выпью, то застонет эхом,
Ворвётся в дом обкуренным морпехом
С заклинившим АК наперевес.
Судьба моя - взывающий с небес,
Из пропасти зовущий хриплым смехом,
Во мне живущий с детства ангел-бес,
Узлом связавший мой позор с успехом.
Моя судьба - грызня во мне и торг:
Аннексия? Иль возвращенье Крыма?
Кто мой пророк - идальго или орк?
Санкт-Петербург, Бердичев и Нью-Йорк
Переплелись во мне непримиримо.
Сцепились, словно псы, злость и восторг,
Джульетта и дряхлеющая прима,
Бордель и храм, родильный дом и морг,
Льды Арктики и знойный плеск Гольфстрима…
У входа бомж. Дерьмом воняет плед...
Пройду и не поморщусь: чай, не баре.
Я в этом баре не был прорву лет,
Как впрочем, ни в Твери, ни в Занзибаре -
Туда вообще две тысячи билет.
За дверью звон и юный хохот – пари…
Остановлюсь на миг и гляну вслед
Чужой любви – целующейся паре:
Блондинка Скарлетт и мулат-атлет.
Ночь в ноябре. Леса уже опали.