Едва ли не впервые в жизни растерян он, обескуражен,
Письмом коротким побратима его рассудок взбудоражен.
Всего три строчки доброхота перечеркнули жизни повесть,
Чернильной кляксой замарали его любовь, и честь, и совесть.
Cлова письма позором черным жены клеймили добродетель,
Уведомляя об измене, чему и друг, и Бог свидетель.
Ошеломленный, не решался супруге бросить обвиненье,
Боясь из уст ее услышать прелюбодейства подтвержденье.
Она сама вошла украдкой, как будто знала о записке.
«Как мог поверить ты навету, что я способна пасть так низко?
Тебе со дня венца верна я. В том сомневаться нет причины.
И сердце выдержит осаду слов искусителя-мужчины.»
И, твердым почерком написан, ответ отправлен адресату
С упреком в клевете, с желаньем назвать для их дуэли дату.
Узнав о том, страшась последствий, жена призналась в прегрешенье.
«Я сохранить семью хотела и солгала всем во спасенье.
Клянусь, обет вновь не нарушу. Так отмени же вызов другу.»
Он воспаленными глазами глядел на бледную супругу.
«Солгав единожды, когда-то пренебрежешь и этой клятвой.
Ложь не имеет оправданья. Ложь – змей лукавый. Смертью-жатвой
Я искуплю свои сомненья, взращенные враньем безбожным,
В давнишней дружбе нерушимой с товарищем моим надежным.»
Он не роптал на алчный жребий, когда душа летела к Богу.
И не спасла ни жизнь, ни совесть ложь – очень скользкая дорога.