Ты не простишь мне это дерзновенье,
Ведь я тебя так скоро разлюбил,
Остыл мой пыл, пропало моё рвенье,
Один стою я, выбившись из сил.
Должно быть Бог всего отмерил вровень,
И я достиг проклятых рубежей.
Не ты, а я, лишь я во всём виновен,
Я в скачке той загнал своих коней.
Зачем я гнал, когда гремела буря,
Зачем развязку я так скоро приближал?
Горит моя земля? Да нет, она сгорела,
А что же я? И я сгорел дотла.
Лишь пустота звенит в остывшем теле,
И разум мой не помнит ничего.
Была ли та любовь, была ль на самом деле,
Была ль она единственной, заветной и святой?
Откуда знать теперь и где искать ответы,
У памяти спросить? - Упрямится она,
Мне говорит, что впредь делить свои секреты
Со мной она не будет: не будет, не должна.
Но как мне объяснить, что я не мог иначе,
Что я ещё ни разу безумно не любил,
Что прогорел костер, и долг давно оплачен,
А вновь его раздуть уже не хватит сил.
О старом пепелище едва ли кто припомнит,
И реквием пропет на северном ветру,
А, ведь пройдут года, и что-то пустит корни
На старом пепелище так, словно на беду.
Поверь, что я любил, любил сильнее многих,
Но буря буре рознь, доверься в этом мне,
Есть бури, что в годах несут свои тревоги,
Другие только час бушуют на земле.
Но и за этот час они порой успеют
Затмить собою бурю, которой нет конца,
Такую бурю я могу назвать своею,
Я помню этот свет, пронзавший небеса.
Я вспомнил и её, промокшую до нитки,
Теперь я вспомнил всё, что вспоминать нельзя,
Я помню, как она стояла у калитки,
И дождь, как будто слёзы стекал с её лица.