Председателя сельсовета
Николая Ивановича Сыродеева
в деревне издавна недолюбливали —
ещё в войну прославился он доносами
на возвращавшихся фронтовиков,
опасался конкуренции,
оттого и возводил напраслину
на кого только придётся.
Смертным боем лупили его за это мужики,
но Николай Иваныч уж больно быстро бегал
на длинных ногах-ходулях,
поэтому легко уходил от расправы,
прячась за высоким глухим забором
своего большого серого дома,
стоявшего посреди деревни.
У самого Сыродеева повоевать
слишком долго не получилось,
поговаривали в деревне бабы,
что дал он какому-то военврачу на лапу,
чтоб комиссовали поскорее
по причине незначительного ранения,
за что фронтовики его и презирали,
а он, понимая правоту их подозрений,
только скрипел зубами от ненависти,
строча доносы на всех своих врагов.
Так вот, подличая и интригуя,
пережил он и фронтовиков,
и всех вождей от Сталина до Брежнева,
гордо вышагивая каждый день
посреди деревенской улицы
со своей знаменитой слащавой ухмылочкой —
мол, знаю, знаю я всё про вас,
дорогие мои односельчане...
Дед Степанова вёл с сельсоветчиком войну
не на жизнь, а на смерть —
много лет писал Сыродеев доносы на деда,
а дед строчил кляузы на друга Кольку—
вся эта многолетняя тяжба
совсем не мешала им раскланиваться,
совместно выпивать, обниматься —
друзей у Сыродеева и так было мало,
дружба с сельским фельдшером
ещё никогда никому не мешала,
дед же выказывал власти почёт и уважение,
не забывая материть при этом
шёпотом почём зря.
Сыродеевы чувствовали себя в деревне
самыми настоящими хозяевами,
их нахрапистая невестка пошла по партийной линии,
туповатый сын метил в директора местной школы,
сама же супруга Мария Ивановна,
высокая статная женщина с ясным чистым лицом,
заведовала испокон веку сельским магазином —
вся деревня кланялась ей в пояс,
чтобы не обделила Маруська не дай Бог
хлебом, постным маслом и "пясочком",
как любовно называли тогда сахар-песок.
Колоть оплывший сахар-рафинад
колхозникам нравилось не особенно,
но в магазине у Маруси всегда стояла про запас
огромная жёлтая сахарная "голова".
Рассказывали, что в далёкой молодости
Маруся росла в очень бедной семье,
вышла замуж за Сыродеева вовсе не по любви,
случилась тогда какая-то тёмная история,
сельсоветчик всю жизнь попрекал жену,
прилюдно унижал и ни во что ни ставил,
на гулянки и праздненства приходил один.
Степанов хорошо помнил тётю Марусю,
смотревшую на него с жалостью и лаской —
пока бабка его обсуждала свежие новости,
внук шастал по дальним полкам магазина,
дивясь странному сельповскому ассортименту —
корыта, вёдра, веники из сорго, валенки,
лампы-керосинки, утюги с откидной крышкой,
под которую насыпали для жару уголья...
В последний раз Степанов видел тётю Марусю
в самом конце восьмидесятых,
в магазине было пусто и холодно,
работал он всего два дня в неделю,
когда из афонинской пекарни привозили хлеб —
ах, как они любили в детстве встречать повозку,
на которой привозили горячий чёрный хлеб
гнедой мерин и бельмастый дед Евдоким!
Теперь магазин можно было скупить целиком
за невеликие степановские командировочные,
сама тётя Маруся давно чем-то побаливала,
рассматривала Степанова, словно прощаясь —
он долго не мог отделаться от неловкости
после такого странного впитывающего взгляда,
а через пару лет пришёл на кладбище — и всё понял.
Старый Сыродеев остался теперь в доме один,
его высокая фигура маячила иногда на улице,
но Степанов встреч с обидчиком деда не искал,
зато нашёл в сарае целый ящик дедовых жалоб,
адресованных в райкомы и райисполкомы —
за советской пасторалью скрывался Босх,
дед жаловался на притеснения местной власти,
на неправильный размер земельного участка,
доказывал, что сад у него не так и велик,
просил выделить медицинскому коню сена —
фельдшеру полагался гужевой транспорт,
на котором малолетний Степанов в детстве
объехал все местные хутора и деревни.
Конечно, жалеть после такого Сыродеева
было бы как-то совсем уже странно,
вскоре узнал Степанов, что старик спятил,
начал прятаться от сына с невесткой,
залезая под кровать или забиваясь в чулан,
взахлёб разговаривал с призраками,
о чём-то просил и умолял невидимых чертей,
потом начал убегать из дому —
находили его то в лесу, то у реки,
старик плакал, в чём-то каялся,
но идти домой не хотел ни в какую.
Случилось как-то и Степанову встретить его
на лугу неподалёку от старой школы,
где когда-то учился в пятом классе Степанов —
бывший сельсоветчик выглядел неважно,
но внука друга Лёньки узнал и обрадовался,
полез обниматься, дыша гнилым ртом,
потом поутих и начал вдруг рассказывать такое,
от чего Степанов словно прирос к земле.
Он не знал, что безумие заразительно —
сумасшедшие видят мир совсем иначе,
им открывается невидимая сторона Бытия,
они пытаются рассказать нам об этом,
воображение слушателя вспыхивает...
Со слов Сыродеева выходило так,
что деревня переполнена призраками,
давно умершие люди живут бок о бок с живыми,
захотят — помогают, а обидятся — пакостят.
Встречал сельсоветчик призраков и в городе,
куда сын отвозил его на обследование,
там оказалось их куда больше, и все незнакомые,
Сыродеев сидел у врачей, боясь слово сказать —
опасался, что признают психически больным,
в момент определят в какой-нибудь интернат.
А приехал назад — там по дому бродит Маруся,
двойник его появился — моложавый такой,
в сапогах, в галифе, с политическим зачёсом.
Это что ж выходит — умер он, получается?
Степанов осторожно спросил про деда своего,
умершего дурной смертью лет семь тому назад,
но трясущийся от страха Сыродеев его не услышал,
с ужасом провожая взглядом кого-то невидимого,
пересекавшего луг по направлению к реке:
— Видал? Видал? Петька с Васькой прошли.
А они ещё в сороковом году мальцами утонули!
Но это ещё ничего. Самое страшное, сынок,
это когда мёртвые допытываться приходят.
Станут рядом и всё спрашивают, спрашивают.
И так спрашивают, что слушать их мочи нет!
Помнишь, как братья с Борков один за одним
над свежей могилой матери своей повесились?
Была им причина вешаться, была, стало быть...
Ты зла на меня за деда не держи, сынок.
Поганое время было, теперь вот ходят мёртвые,
всё плохое припоминают, забыть никак не могут...
Степанов бережно отвёл обмякшего старика
к самому дому, у калитки тот хитро улыбнулся,
схватил Степанова за рукав и шепнул на ухо:
— Ты помни, помни меня — увидимся ешшо!
Вскоре невестка нашла Сыродеева мёртвым.
Рассказывали, что на лице покойного
был написан такой неподдельный ужас,
будто увидел он перед смертью самого Сатану.
Но история на том вовсе не закончилась.
Однажды Степанова застали в деревне
обложные осенние дожди,
на пятый день безделья стали ему мерещиться
всякие глупые странности —
то приглушённые голоса на улице,
то дыхание и шум шагов в сенях,
кто-то явственно пялился снаружи в окно,
в лесу бродили какие-то смутные тени.
На шестой вечер в дверь постучали,
Степанов открыл и отшатнулся —
на крыльце стоял в дождевике Сыродеев,
плотоядно ухмылявшийся во весь рот:
— Ну, сынок? Пустишь ты дядьку в дом ай не?