День опять выдался тихий и не слишком холодный, но пасмурный. Тучи нависали низко ровной седой пеленой, не клубясь. Они висели, казалось, едва не касаясь вершин сосен по обеим сторонам дороги. Вот-вот они опустятся ещё ниже и навалятся на лес, пригнут сосны своей тяжестью, как траву, раздавят... Он чертыхнулся. Вот ведь наваждение в башку лезет! В зеркале над ветровым стеклом он краем глаза заметил, как его лицо со шрамом-запятой на правой щеке искривилось в неприятной усмешке, показавшейся ему самому недоброй. Чёртов шрам! На душе под стать этому наваждению тоже была какая-то неприятная тяжесть. Он заметил, что люди в масках всё больше раздражают его. Глаза поверх масок казались ему пустыми, не имеющими выражения. В них была разве что трусливая затравленность. Весной друг сообщил ему, что его (друга) родственница из Перми умерла. Женщина ещё не так старая, пятьдесят девять. До шестидесяти немного не дотянула. Друг рассказал тяжёлую историю. У женщины, врача по профессии, четыре года назал умер муж от сердечного приступа, настигшего его на лесоразработках. Мужик, по словам товарищей, упал, не успев вымолвить ни слова. Умер сразу. Через год от рака поджелудочной железы умер брат женщины. Видимо, для сердца это было слишком. Болезнь взяла его в свою когтистую лапу и начала сжимать всё чаще и больнее.
Затем последовала радость. Дочка родила тройню. Трое мальчишек. Радость, да трудная, дорогая радость в наше время. Дочке нужна была помощь. Зять вкалывал на стройке, содержал семью. Бабушка, уже на пенсии, выкладывалась из последних сил. В ковид она верила, и он приводил её в ужас. Сердечный приступ настиг её внезапно, когда она помогала дочке купать внучат. Скорая увезла её. Как оказалось, не в сердечное отделение, а в ковид-центр. "Лечить" принялись рьяно и через четыре дня вылечили. Ото всех болезней навечно... Он вспомнил тоскливое выражение на лице приятеля, его слова: "Вовка, как же жить? Что это делается? Ведь Олю убили! Убили..." Что он мог ему сказать? Сам он весной перенёс какое-то простудное заболевание, кашлял. Но от ковидной "помощи" вежливо, но жёстко и решительно отказался. И не прогадал. Выздоровел, дыша над варёной картошкой, пил крепчайший зверобойный "чай", выгонявший из него потоки пота. Через пять или шесть дней хворь приказала долго жить. А ведь тест он прошёл и "страшную болезнь" у него "нашли". И что его ждало бы, если бы уступил настояниям эскулапов: "Вы должны понимать, что других заразите!". Никого он не заразил... Вот и поворот направо, к райцентру. Интересно, гаишникам ещё не приказали штрафовать водителей без масок? А что, додумаются! Подкатив к знакомому сетевому магазину, вылез и поднялся по ступеням. И с огорчением отметил про себя, что подниматься стало тяжеловато. С каждым годом на ноги как бы наваливалась дополнительная тяжесть. Но толстой комплекцией он не отличался, был только росл и широк в кости. И мускулатура ничего. Хотя она, скорее, немного уменьшилась к старости. Старость... Стариком он себя считать не хотел. Не привык ещё к подкравшейся старости. Ещё более чем полуметровой толщины чурбаки разлетались надвое с одного удара его колуна. Любил он это занятие! Только газификация сильно ограничила этот своеобразный спорт, как он его воспринимал. На баньку запасёт, хватает года на три. Войдя в магазин, он увидел весь наличный народ в масках. Ах, да, ведь новая вспышка ковидобесия! Простудные заболевания участились, как и всегда бывало осенью, и добычи для ковид-центров прибавилось. Громкий возмущённый голос молодой продавщицы хлестнул как плетью: "А вы почему без маски? Без масок не обслуживаем!" Он с насмешкой посмотрел девушке в глаза: "Заразы боитесь, дочка? Так вы уже заразились. И все они, кто в масках, заразились. Вот где зараза у вас сидит!" Он хлопнул себя по лбу. Больше беседовать не имело смысла, и он направился к выходу. В дверях он неожиданно столкнулся с военным. Рядом с городком стояла воинская часть. Он мельком разглядел на погонах знаки различия капитана. Отошёл от двери, пропуская защитника. И тут в мозгу будто молния сверкнула! Офицер был без маски! Он остановился у двери, с любопытством наблюдая, что же будет. А ничего не случилось. Девушка с приятной улыбкой молча обслужила военного. Волна холодной ярости поднялась откуда-то от сердца к голове. Он хорошо знал это своё свойство. В душе поднимается что-то вроде леденящей метели, студит, выметает робость и неуверенность и несёт, несёт неудержимо на то, что вызвало этот странный леденящий гнев. Капитан ещё не отошёл от кассы, а он громко, слегка хрипловато, произнёс, со злорадством видя, как что-то похожее на волну дрожи пробежало по лицам в масках: "Так вот, красавица, как вы предохранительные меры соблюдаете?! Что, военная форма смертельна для вируса? Или что позволено Юпитеру, не позволено быку?" Губы девушки беспомощно затряслись, офицер повернулся к нему, хотел сказать, видимо, что-то грозное. Но увидел в глазах, глядящих ему прямо в душу, что-то такое, что заставило его промолчать.
Он поспешно направился к выходу. Девушка, ни слова ни говоря, обслужила немолодого "бунтаря". Он вышел. Капитан возился у открытого багажника своего "Рено". И тогда он, подойдя к офицеру, картинно поклонился и с сарказмом, удивившим его самого, произнёс: "Премного благодарен, ваше благородие!". И, удерживая себя от дальнейших ядовитых речей, сел в машину. Сидя за рулём, он никак не мог унять дрожь, вызванную обидой, подступившей комом к горлу. И всё повторял: "Сволочи! Бандиты! Проклятые сволочи!" Ему вспомнилась показанная приятелем карточка его покойной родственницы в окружении тройняшек, только научившихся, видимо, ходить. Они повисли на бабушке, как маленькие котята, и лицо женщины лучилось любовью и добротой...