Такое время. Лист индигоферы,
отмоченный и выжатый жгутом,
весь цвет отдал небесной полусфере
и растворился в сумраке пустом.
А в небе — голубом и голубином,
в холодной высоченной тишине
сползают с солнца капли парафина
и стынут не на блюдце — на луне.
Медовый блонд осиновой посадки
с карминовыми прядями рябин
уложен воском. Липы — что солдатки, —
стоят и смотрят вдаль меж паутин.
И из вирджинской шерсти невесомой,
как свитер грубой вязки, сел туман.
Кладёт ладонь на день глухой Бетховен
и слушает звучание мембран
тончайших, недоступных и певучих.
Сентябрь даёт премьерный водевиль.
Ты лжёшь себе, тебя ничто не мучит,
ты держишься за боль — она костыль
при двух ногах. Красивой лепки руки
ты прячешь то в подмышку, то в карман.
Осенний свет прищурен близоруко
и мягок, как хлопчатый сарафан.
Перо с крыла непрошеной вороны
пырнуло слева книзу, под ребро:
затянут бинт из жёлтого шифона,
а кожа мягкая, как лучшее шевро.
Нож в шов. Щелчок. Откроется орешек.
Свет клином ломит конница листвы.
А мир барьером сна уравновешен —
сверхзвуковым и сверхязыковым.