У подполковника Воротынцева
отпуск не заладился с самого начала —
через пару дней его дёрнули на службу,
поэтому жена-красавица и сын-балбес
улетели в Крым отдыхать одни,
пить водку в раскалённой Москве
в одиночку было скучно,
падшие женщины Воротынцева не влекли,
сослуживцы все разъехались кто куда,
душными бессонными ночами
он долго пытался уснуть —
ничего не получалось
из-за непонятной душевной маеты.
Служить в столице было приятно,
хотя приходилось крутиться,
жизнь катилась размеренно —
пять дней в неделю "равняйсь, смирно",
вечером в пятницу
непременные шашлыки, винцо и сауна,
потом семейно проведённые выходные
с элементами ЗОЖ и активного отдыха —
чего желать ещё российскому офицеру,
который по гроб жизни обеспечен,
знает "свой манёвр" и всегда готов
отдать жизнь за Родину-кормилицу.
Родина...
Ночью подполковника осенило —
давно мечтал он испытать
то самое чувство,
о котором рассказывали коллеги,
побывавшие в Ниловой пустыни —
все они возвращались оттуда просветлёнными,
причастившимися истинной святости.
Дело было за малым,
Воротынцев спустился во двор,
завёл машину
и к рассвету добрался в Осташков,
к просторам Селигера.
Песчаный берег был пуст,
над водой висел лёгкий туман,
на острове Столобном посреди озера
смутно виднелись купола монастыря,
полыхнувшие золотом
в лучах рассветного солнца
так ярко и неожиданно,
что подполковник охнул и перекрестился —
прямо на его глазах происходило чудо.
Гулко ударил колокол,
звук поплыл над озёрной гладью,
Воротынцеву стало вдруг трудно дышать,
на глаза его навернулись
горячие жгучие слёзы —
это была она, его Россия,
возрождалась его вера,
не парадная, не пафосная —
простая, идущая из самого сердца.
Он почувствовал, что свой тут,
что не одинок, не брошен,
что вера и Отечество —
это вовсе не пустые слова,
как всуе считал Воротынцев.
С ударами колокола в нём
возрождалось нечто забытое,
закипала кровь его предков,
испокон веку служивших своей стране,
древняя сила проснулась в нём,
заставив плечи развернуться,
а пальцы судорожно искать
рукоять невидимого меча —
подполковник знал теперь,
как будет драться и умирать за Родину.
К полудню он вышел из храма,
свежий, радостный и обновлённый,
размашисто и торжественно
перекрестился на сияющие купола.
Сидевший на скамье старый монах
весело улыбнулся Воротынцеву,
поманил к себе кривым пальцем и шепнул:
— Хороший ты парень, я посмотрю...
Русский? Москвич, поди?
Ну да, ну да...
Отвёл душеньку?
Это хорошо, да.
Ну, иди, Господь с тобой!
Да помни —
русские крестятся справа налево...