Перепел, вроде, всё. И кантаты, и гимны, и оды.
Наскакался по текстам, убогости оных дивясь.
Был и нервным красавцем, и суть безразличным уродом,
заплетавшим печали в тоски ежедневную вязь.
Не скулил по потерям. Не жался испугано к стенке
в осторожной попытке джекпотом кому-то не стать.
Не елозил руками. Не пялил бесцветные зенки
на пустое лицо предлагавшего душу продать.
Рисовал на дожде. Проворачивал тёмные схемы.
Измывался над страхом, сигая по пьяни с моста.
Из болезни и правильной смерти не делал проблемы,
понимая, что жизнь - это просто табличка с креста.
Не касался чужих. Со своими был искренне нежен.
Отторгал напускное, но всё ж поддавался мечтам.
Был неловок в суде и почти всемогущ на манеже,
где бросался навстречу увядшим, но чистым цветам.
Крематорил судьбу. Разливал по стаканам шотландцев.
Изгалялся над властью, впечатанной в глупые лбы.
Беззаветно дружил с коллективом весёлых засранцев,
утверждавших меж снов, что свободе не в жилу рабы.
Разжигал в бессознательном нечто, застрявшее в личном,
пробиваясь с боями к минувшей весны кладовым,
и легко рассуждал на совсем уж для дам неприличном
о мгновенности чувств, так похожих на выбора дым.
Примирялся с собой, не желающим бегать прохожим,
и гонял помаленьку из храма циничных менял,
предлагавших мне в бартер возможность проснуться моложе
за убитую совесть и жадности тусклый оскал.
Заряжался, как мог: от дорог, вискаря и розеток,
чтоб потом наполнять жизнерадостью души других,
до меня наглотавшихся страха тяжёлых таблеток,
и запаянных им же в пределы от сих и до сих.
Разворачивал мир, как конфету в цветастой обёртке.
Провожал небоскрёбы в безумств человеческих мглу.
Наслаждался шедеврами прошлого в маленьком свёртке
предложений грядущего, свитого славой в хулу.
Отвлекался на мелочи. Пил в ожидании коды.
И уже без сомнений твержу, поглощая зарю:
перепел, вроде, всё - и кантаты, и гимны, и оды,
так что нынче по праву тоскую, молюсь и горю…