Мой сын скакал верхом на палке,
сбивая пыльные цветы-
суетный и немного жалкий
среди осенней пустоты.
Он был так мал, и так невнятен
казался звук его шагов
в безмолвной мешанине пятен
уже ржавеющих лугов.
Тянуло горечью и прелью
от засыпающей земли,
японской тонкой акварелью
за пеленой дождя вдали
вставали горы; грустной нотой
ручей ложился на траву,
и яркой киноварью кто-то
обрызгал жухлую листву.
Всё так значительно: и синий
нерезкий свет из облаков,
расплывчатость и чёткость линий,
и блеск оранжевых мазков,
и белый конь, лиловым глазом
читающий в сыром песке,
сам будто медленная фраза
на позабытом языке.
А сын мой гарцевал на палке
в пыли задумчивых дорог,
перо обыкновенной галки,
как жаро-птицево перо,
в берет воткнув. Он бил ногою
в земную грудь и громко ржал,
он звал в седло меня с собою,
рубил бурьян, опять бежал.
Он наплевал на увяданье,
он весь был жизни торжество-
смешное гордое созданье,
чихающее божество.
Мы с ним барахтались на сене,
и всю недавнюю печаль
унёс к закату день осенний,
развесив кудри по плечам.