НА МОЕЙ СТРАНИЦЕ САЙТА ИЗБА - ЧИТАЛЬНЯ В ЭТОМ ЖЕ МАТЕРИАЛЕ НА ЗВУКОВОЙ ДОРОЖКЕ СТОИТ ЗАПИСЬ ВАЛЬСА И ИЛЛЮСТРАЦИИ.
(Из моей литературной шкатулки)
Более полувека назад я положила в свою архивную папку листок - из обыкновенной школьной тетрадки в клеточку, - на котором записала понравившееся стихотворение, что встретила на одной из поэтических страниц литературных изданий.
Наверно, я б не вспомнила о вас,
Но у Чайковского в то утро воскресенья
В усадьбе, под “Сентиментальный вальс”
Застенчиво кружился снег весенний.
Внимая вальсу, в стороне от всех,
Я думала, бредя пустой аллеей:
Он с вами схож, весенний этот снег,
Что тронуть ветви нежностью не смеет.
И снова стынь откуда-то взялась,
И грусть, что время весен пролетело…
Ах, этот вальс, сентиментальный вальс,
Задумчивый, весь от снежинок белый.
Автор Ирина Волобуева мне тогда еще не была знакома. Но речь шла о любимом музыкальном произведении. Совсем еще юную мою душу пленившем и прочно укрепившемся в самой глубине её… Поэтические строки гармонично вплетались в звучание мелодии, сливаясь в единое трепетное дыхание… И я слушала волшебную музыку…уносясь мыслями вместе с лирической героиней в тот весенний сад…И так хотелось подставить протянутую ладонь под белые снежинки. Почувствовать их нежность.
Потом в одном из номеров журнала «Работница» я увидела рассказ – быль Надежды Малыгиной «Сентиментальный вальс». Прочитала и до слез взволновалась.. переживая события.. о которых написала автор. Два листа с иллюстрированным текстом тоже отправила в архив.
…Шли годы… Содержимое папки увеличивалось в объеме. Я порой открывала заветное хранилище дорогих для меня духовных ценностей… Кое – что перечитывала… Затем снова бережно помещала на прежнее место. Перипетий разных в жизни было много. Как и переездов в связи со сменой жительства семьи. Но архив свой не растеряла…
И вот, будучи уже далеко не в молодом возрасте, я познакомилась с интернетом. Зарегистрировалась на некоторых литературных сайтах. Судьбе было угодно не отпустить из моей жизни музыкальное произведение…а связать невидимой волшебной нитью с другими творческими работами аналогичных названий. Так однажды на странице Елены Беловой из Харькова в «Избе – Читальне» я услышала её авторское чтение стихотворения «Сентиментальный вальс» на музыкальном фоне этого шедевра Чайковского.
Мелодий старых трепетные звуки
Ещё живут в моих воспоминаньях...
Ах! Как давно не чувствовали руки
Податливости клавиш при касанье.
Я помню, как сыграла на прощанье
Любимый вальс… Ах, да!.. «Сентиментальный».
Подумала: «До скорого свиданья!»
Закрыла крышку, в путь собравшись дальний.
Был долог этот путь сквозь дни и годы,
Сквозь неприятие и постиженье,
Через потери, трудности, невзгоды,
Через удачи, взлёты и паденья.
Вот снова предо мной мир чёрно-белый,
В котором спят чарующие звуки.
Касаюсь клавиш я рукой несмелой,
Они ведь могут не простить разлуки…
Отозвались… Сначала тихо, вяло…
И вот уже звучит мотив печальный…
Так радостно душа затрепетала…
Я снова слышу вальс… «Сентиментальный».
Казалось бы, лирические строки в основном говорили о музыкальной памяти пальцев… Но… там была фраза «Мелодий старых трепетные звуки» и еще - «мотив печальный»… И мне захотелось в 19 – ый век… К истокам… Что я знаю об этом произведении? Фортепианный цикл из шести пьес композитор написал в 1882 году, включив туда «Сентиментальный вальс» … посвященный гувернантке дочери своего друга Николая Кондратьева - француженке Эмме Жентон (сочинение № 6 из опуса 51 Six Morceaux —Шесть пьес). Но исследователи творчества композитора не устанавливают связь музыки вальса с посвящением. Здесь другое…
В самом начале звучит спокойная грусть… Чайковский.. вероятно… задумывался о том.. что молодость осталась позади… Годы уходят… возрастные часы продолжают отсчитывать время.. приближая старость..
Дальше сентиментальные сожаления сменяются воспоминаниями о прошлом… В этих ностальгических нотах нет меланхолии.. подавленности. Словно в памяти его.. как наяву.. всплыли картины бала.. на котором он когда – то вальсировал. И поэтому музыка бравурная… размашистая … Можно представить.. что играет духовой оркестр… кружатся пары… Весь спектр чувств отразился: каждый повтор – это очередной тур вальса…или новое отношение к партнерше. Воспоминания о былом как о чем – то дорогом растрогали композитора… и это отразилось в мелодии --- моментом взволнованной порывистости.
В заключение снова – звучит мотив сентиментальной грусти - основной. Чувствительность подчеркивается даже названием…
Коснулись клавиш руки пианиста… они души моей коснулись...У каждого свое восприятие музыкального произведения.… свои обстоятельства.. сформировавшие особенности эмоционального отзыва на неё… Для меня .. с тех пор.. как прочитала рассказ Н. Малыгиной… вальс Чайковского стал неразлучен с этим произведением… Я вижу и слышу его строки… И каждый раз…волнуюсь… как в первый раз – до слез…
Сентиментальный вальс
Надежда МАЛЫГИНА
Рассказ-быль
Надежда Петровна Малыгина — автор трех книг: повести «Сестренка батальона», сборников рассказов «Вторая любовь» и «Ливни умывают землю».
Семнадцатилетняя Надежда Малыгина в 1942 году добилась зачисления в один из формировавшихся в Забайкалье полков и вскоре стала санитаркой. За годы войны пять раз была ранена, контужена.
Она награждена орденом Красной Звезды, медалями «За боевые заслуги», «За победу над Германией», «За взятие Берлина», «За освобождение Праги».
После войны будущая писательница окончила юридический институт и начала работать в комсомольской газете.
С 1963 года Надежда Малыгина — член Союза писателей СССР.
Зал был набит битком. Даже галерка, откуда виден только один, противоположный угол сцены, обычно полупустая галерка заполнена до отказа.
— Чайковский, «Сентиментальный вальс!»—объявил конферансье.
На сцену легкой походкой вышел высокий, худой человек с копной седых волос. Он внимательно, словно отыскивая кого-то среди собравшихся, посмотрел в бушующий аплодисментами зал, поклонился и сел за рояль.
Наташе почудилось, будто она уже видела когда-то этого человека, говорила с ним, даже слышала его игру. «Так случается, — уговаривала она себя. — Встретишь человека, который тебе симпатичен, и начинает казаться, что ты и раньше знала его».
Она думала и смотрела на пианиста, на его руки, на разметавшиеся волосы. А в зале звучала немного грустная мелодия, возвращавшая Наташу к чему-то давно прошедшему, что тревожило, волновало, настойчиво напоминало о себе.
Совсем неожиданно перед глазами встала неширокая, залитая солнцем, спокойно текущая река. На берегу — огромные вековые дубы; они стоят тихо-тихо и каждым своим листочком, каждой веточкой прислушиваются к ее журчанию. Один из дубов, могучий, ветвистый, сломан, видимо, совсем недавно — еще не успела завянуть листва. Верхушка опустилась в реку, над нею склонились ивы и, кажется, плачут над искалеченным гордым другом. Под ивами, у самого ствола дуба, сбились гуси, гогочут тревожно, но тихо, словно чувствуя опасность.
В белой пене цветения застыли сады на противоположной стороне реки, над ними — черный шлейф дыма. Там догорал дом...
— Да ведь это же Иржи! — вдруг громким шепотом воскликнула Наташа. — Андрей, помнишь Прагу? Как же мы сразу не узнали? Помнишь, помнишь? — Наташа тормошила мужа, не замечая, что на нее косятся соседи.
— Д-да, кажется, вспомнил, — неуверенно протянул Андрей.
А Наташа уже ничего не видела и не слышала. Перед ее глазами возник не этот высокий пианист во фраке, а седой, сгорбленный, морщинистый старик в светлом клетчатом костюме и черном берете. По лицу его текли слезы, которых он не замечал.
...В Прагу вступили рано утром. Вокруг восторженные лица, орущие рты, сияющие глаза. И руки. Руки мечутся над головами, машут, приветствуют, забрасывают на советские танки охапки сирени, букетики цветов. И голос тысяч глоток, слитый воедино:
— На-здар! На-здар!
Солнце просвечивает флаги. Наши и чешские рядом, они свисают из каждого окна, и от этого домов почти не видно. И не верится, что в этом ярком, праздничном городе где-то может вспыхнуть бой и кто - то упадет на асфальт пражской улицы, в последний раз увидев над собой стрелы цветущих каштанов и купы белых облаков в весеннем небе.
...Бой завязался у моста через Влтаву.
Наташа крепко перевязала комбату раненое плечо, и он уже направился было к своему танку, когда из ближнего переулка вынырнули двое: худой старик и старшина Андрей Калягин.
— Товарищ капитан, товарищ капитан, — остановил Андрей комбата, — этот... — он замялся, не зная, как назвать чеха. — Этот... гражданин... говорит, что им нужна помощь. В осаде они, человек двадцать, почти все раненые. И патроны кончаются...
— Ано, ано, то правда, — торопливо закланялся старик, —То все правда. Мы ждали, мы знали, русски соудруги придут! Я коммунист! Мое имя — Иржи Кошлер. Пужальста, верьте мне. Мы в осаде. Уйти оттуда можно. Но товарищи ранены. Много. Разумети? Фашисты семь раз в атаку ходильи. Еще пойдут — нечем стрелять...
Комбат задумался на минуту: у моста еще кипел бой. Кого послать?..
— Фашистов там много? — спросил он.
— Человек сто, а то и больше, — ответил старик.
Комбат приказал:
— Старшина Калягин, возьми сержанта Воловика, санитарку Крамову и отправляйтесь с товарищем Иржи. Да захватите побольше патронов к немецким автоматам. К немецким, усвоили? А вы, Наташа, запаситесь бинтами!
— Есть! — ответили одновременно Наташа и Андрей.
— Продержитесь до нашего прихода, Андрюша, — добавил капитан тихо.
— Есть. — козырнул Калягин и так же тихо заверил: — Обязательно продержимся, товарищ комбат.
Шли дворами. Пробирались между холодными кирпичными стенами многоэтажных домов. Перебегали от дерева к дереву вдоль улиц. В наиболее опасных местах ползли. Иногда вслед стреляли. Но они в перестрелку не ввязывались, старались идти незаметно.
Окраина, до которой добрались, напоминала дачное место. Неширокая река легко катила свои воды мимо огромных дубов, и серебрилась, и блестела в лучах утреннего солнца.
Иржи, Наташа, Андрей и Петр залегли в саду, перед которым проходила высокая насыпь асфальтированного шоссе. По другую сторону насыпи стоял дом.
— Там, — шепнул Кошлер. И они поняли: именно в этом доме находятся осажденные.
Вокруг тишина. Ни выстрела, ни голоса. Только из Праги доносится приглушенный гул боя.
— Там фашисты...— кивнул Иржи на другой дом, замыкавший улицу.
Только почему так тихо?
Наташа доползла до калитки сада, лежа, осторожно, чтобы не стукнуть, открыла ее. Помедлила, успокаивая себя, прислушалась.
Было все так же тихо. И Наташа, вскочив, ринулась через дорогу.
Она была уже в укрытии, когда раздались выстрелы. Потом еще, еще... Выглянув из кювета, Наташа увидела бегущего за ней Иржи, Вдруг он остановился на самой середине шоссе, выпрямился во весь рост, неуклюже повернулся лицом к саду, в котором остались Андрей и Петр, и медленно опустился на асфальт.
Наташа поползла обратно. Прикрывая ее и Кошлера, Андрей и Петр открыли огонь по окнам дома, в котором засели фашисты.
Рана Кошлера оказалась неопасной. Когда Наташа, стащив Иржи в кювет, накладывала повязку на раненую ногу, он слабо улыбнулся:
— Добро, что руки цельи. Я ведь пианист...
Осажденные занимали нижний этаж. В розовой гостиной на полу — вдоль всего простенка, от старинного буфета до пианино, — лежали раненые.
У каждого из четырех окон, наблюдая за дорогой, стоял человек с немецким автоматом. Эти четверо тоже были ранены. Только легче других.
В соседней комнате, выходившей окнами на противоположную сторону, держали оборону два молоденьких паренька, удивительно похожих друг на друга. Улыбаясь и пожимая руки пришедшим, они назвали себя:
— Карел...
— Юлиус…
Тот, которого звали Карелом, с мальчишеской гордостью проговорил:
— Это отьец наш, - он показал на себя и брата, — ходьил за вами.
Наташа хотела сказать, что их отец ранен, но в этот момент раздались длинные автоматные очереди, в гостиной звякнуло и посыпалось на пол стекло.
— Петр, оставайся здесь, — распорядился Калягин. — Да хорошенько следи, чтобы гитлеровцы не обошли нас.
— Ясно, Андрюша. Будь спокоен.
Вбежав в гостиную, Андрей и Наташа увидели, как один из чехов, занимавших оборону у окна, яростно швырнул на пол автомат и закрыл лицо руками: кончились патроны. Надеясь на чудо, щелкал пустым затвором другой.
— Эй, парни, магазины в углу! — крикнул Андрей.
Торопливо зарядив оружие, чехи снова встали к окнам. Измученные боями, они еле держались на ногах. Наташа с тревогой поглядывала на них: выдержат ли? Продержатся ли до прихода советских войск?..
Неожиданно послышалась стрельба из соседней комнаты. Потом раздался взрыв — и все смолкло.
— Обойти задумали, гады! — Андрей бросился было в другую комнату узнать, как там держатся Петр и ребята, но в это время группа фашистов показалась на дороге.
Иржи Кошлер встревоженно вслушивался в наступившую тишину, потом поднялся и, хромая, вышел из гостиной.
А немцы все наступали. Уже был слышен стук кованых сапог по асфальту...
— Товарищи, не стрелять, — вполголоса предупредил Андрей. — Подпустим их ближе!
На стене, отбивая полдень, мелодично звенели часы. И в это время раздалась команда Андрея:
— Огонь! — И автомат дробно застучал о подоконник.
Наташа тоже стреляла. Стреляли чехи. Стреляли и в той, другой комнате.
А гитлеровцы все шли и шли.
Падали на мостовую передние, но те, что были за ними, равнодушно перешагивали через трупы своих товарищей, и шли, и шли, в полный рост, уперев приклады автоматов в животы, и беспрерывно и как- то бессмысленно стреляли. От этого становилось жутко.
«Почему они шагают вот так, нелепо, готовые погибнуть или убить нас? — подумала Наташа. — Почему не сдадутся? Ведь знают же: война окончена. Берлин пал. Остались только отдельные небольшие группы... Куда и зачем они шагают — тупые, равнодушные?»
Какой-то могучий гул прервал размышления Наташи.
— Товарищи! Танки! Наши танки!
Немцы тоже услышали грохот приближающихся броневых машин и повернули обратно.
Внезапно резко, как разрыв гранаты, хлопнула дверь.
Наташа оглянулась. В дверях стоял Иржи. Стоял, как слепой, протянув вперед руки и высоко вскинув голову. Слезы текли по его морщинистому, бледному лицу.
Наташа подбежала, подхватила его под руку. Держась за стену, он потянул ее в соседнюю комнату. Там на полу лежал Карел, сын Иржи. Над ним с непокрытой головой стояли Петр Воловик и Юлиус.
Заскрежетал гусеницами, въезжая во двор, танк, Вбежал механик-водитель.
— Андрюша, Петька, сестренка, живы! А мы...— Он осекся, увидев убитого юношу, и стянул с головы шлем.
Эту первую послевоенную ночь Наташа, Андрей и Петр решили провести с Иржи. Они принесли из спальни, в которой был убит Карел, кровать, уложили на нее Кошлера. Юлиус сел рядом на стул, взял тонкую отцовскую руку, прижал к своему лицу.
Наташа, Андрей и Петр отошли к окну, выходившему в сад. Слушали тишину и смотрели на деревья, стараясь запомнить этот первый послевоенный вечер, спустившийся на весеннюю землю.
Багровый закат отражался в реке, а она, эта неширокая река, со спокойной силой несла свои воды мимо огромных вековых дубов. Дубы стояли на берегу тихо-тихо и каждой веточкой, каждым своим листочком прислушивались к едва слышному ее журчанию. Один из дубов, тот, под которым похоронили Карела, могучий, ветвистый, был разбит снарядом. И, видно, совсем недавно: еще не успела завянуть листва. Верхушка дуба упала в воду, подле нее сбились гуси и гогочут тревожно, но тихо, словно не веря, что опасность миновала. На той стороне реки в белой пене цветения застыли сады.
И, как продолжение этого весеннего вечера, этих весенних запахов и речных всплесков, в комнате возникла и медленно поплыла в окна немного грустная, раздумчивая мелодия «Сентиментального вальса» Чайковского.
Это играл вставший с постели Иржи.
Наташа подошла к нему, обняла.
— Карел, мой мальчик... так любьил этот вальс...— шептал старик. — Так любьил Чайковского... Он должен был стать знамьенитым пианистом.
...В антракте Наташа потянула Андрея за кулисы. И первый, кого они увидели, был Иржи. Он не удивился. Он шел навстречу Наташе и Андрею, раскрыв объятия.
— Я искал вас в концертных залах всей России, — сказал он. — Я верьил, что встречу... Вы не могли не прийти.