Друзья,
ниже собраны стихотворения классиков и современников, которые были приняты на выставку "Стихи с Офелиями" (номера 1 и 2 из каждой триады).
Наша выставка еще пополняется: http://stihi.ru/2021/08/03/7160
Конкурсные стихотворения триад (номер 3) будут вывешены отдельным файлом после завершения приема заявок – следите за обновлениями.
Пока же говорю спасибо всем участникам!
Как и на странице приема заявок, здесь приветствуются комментарии к стихотворениям, а также размышления о метаморфозах классических сюжетов в литературе.
И.Х.
.....................
Георгий Викторович АДАМОВИЧ (1892-1972)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=18474
«На чужую тему»
Так бывает: ни сна, ни забвения,
Тени близкие бродят во мгле,
Спорь, не спорь, никакого сомнения,
"Смерть и время царят на земле".
Смерть и время. Добавим: страдание,
... Ну а к утру, без повода, вдруг,
Счастьем горестным существования
Тихо светится что-то вокруг.
Елена АЛБУЛ
«Страшная месть»
В темные окна уснувшей квартиры
Стаей бесшумной влетели вампиры.
Черная кошка метнулась во мраке,
Где-то тревожно завыли собаки,
В луже у дома лягушка заквакала:
«Главный у них по фамилии Дракула!»
Но безмятежны спящие люди…
Ах, что-то будет! Ох, что-то будет!
К младшим главарь обратился сурово:
«Здесь проживают злодеи Петровы.
В дом их проклятый мы прибыли вместе,
Чтоб насладиться кровавою местью.
Вспомните, братья, минуты печали –
Здесь наша матушка с теткой пропали.
Сколько твердил я снова и снова:
“Ждите, Петровы! Бойтесь, Петровы!”»
…Только внезапно свет зажигается,
Старший Петров во весь рост поднимается,
Стукнули тапки, скрипнула койка –
«Где мухобойка?.. Вот мухобойка!
Окна открыты – это не дело:
Вишь, комарья-то поналетело!»
Иннокентий АННЕНСКИЙ (1855-1909)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=1444
«В открытые окна»
Бывает час в преддверьи сна,
Когда беседа умолкает,
Нас тянет сердца глубина,
А голос собственный пугает,
И в нарастающей тени
Через отворенные окна,
Как жерла, светятся одни,
Свиваясь, рыжие волокна.
Не Скуки ль там Циклоп залег,
От золотого зноя хмелен,
Что, розовея, уголек
В закрытый глаз его нацелен?
Анна Андреевна АХМАТОВА (1889-1966)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=259
Nox: Статуя «Ночь» в Летнем саду
Ноченька!
В звездном покрывале,
В траурных маках, с бессонной совой.
Доченька!
Как мы тебя укрывали
Свежей садовой землей.
Пусты теперь Дионисовы чаши,
Заплаканы взоры любви...
Это проходят над городом нашим
Страшные сестры твои.
30 мая 1942, Ташкент
Анна АХМАТОВА (1889-1966)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=13632
Б. Пастернаку
3. «Словно дочка слепого Эдипа…»
Словно дочка слепого Эдипа,
Муза к смерти провидца вела,
А одна сумасшедшая липа
В этом траурном мае цвела
Прямо против окна, где когда-то
Он поведал мне, что перед ним
Вьется путь золотой и крылатый,
Где он вышнею волей храним.
11 июня 1960, Москва, Боткинская больница
Константин БАЛЬМОНТ (1867-1942)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=17162
«К Лермонтову»
Нет, не за то тебя я полюбил,
Что ты поэт и полновластный гений,
Но за тоску, за этот страстный пыл
Ни с кем неразделяемых мучений,
За то, что ты нечеловеком был.
О, Лермонтов, презрением могучим
К бездушным людям, к мелким их страстям,
Ты был подобен молниям и тучам,
Бегущим по нетронутым путям,
Где только гром гремит псалмом певучим.
И вижу я, как ты в последний раз
Беседовал с ничтожными сердцами,
И жестким блеском этих темных глаз
Ты говорил: "Нет, я уже не с вами!"
Ты говорил: "Как душно мне средь вас!"
Александр БЛОК (1880-1921)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=1012
«Шаги Командора»
В.А. Зоргенфрею
Тяжкий, плотный занавес у входа,
За ночным окном — туман.
Что теперь твоя постылая свобода,
Страх познавший Дон-Жуан?
Холодно и пусто в пышной спальне,
Слуги спят, и ночь глуха.
Из страны блаженной, незнакомой, дальней
Слышно пенье петуха.
Что изменнику блаженства звуки?
Миги жизни сочтены.
Донна Анна спит, скрестив на сердце руки,
Донна Анна видит сны...
Чьи черты жестокие застыли,
В зеркалах отражены?
Анна, Анна, сладко ль спать в могиле?
Сладко ль видеть неземные сны?
Жизнь пуста, безумна и бездонна!
Выходи на битву, старый рок!
И в ответ — победно и влюбленно —
В снежной мгле поет рожок...
Пролетает, брызнув в ночь огнями,
Черный, тихий, как сова, мотор,
Тихими, тяжелыми шагами
В дом вступает Командор...
Настежь дверь. Из непомерной стужи,
Словно хриплый бой ночных часов —
Бой часов: "Ты звал меня на ужин.
Я пришел. А ты готов?.."
На вопрос жестокий нет ответа,
Нет ответа — тишина.
В пышной спальне страшно в час рассвета,
Слуги спят, и ночь бледна.
В час рассвета холодно и странно,
В час рассвета — ночь мутна.
Дева Света! Где ты, донна Анна?
Анна! Анна! — Тишина.
Только в грозном утреннем тумане
Бьют часы в последний раз:
Донна Анна в смертный час твой встанет.
Анна встанет в смертный час.
Иосиф Александрович БРОДСКИЙ (1940-1996)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=19381
«Орфей и Артемида»
Наступила зима. Песнопевец,
не сошедший с ума, не умолкший,
видит след на тропинке волчий
и, как дятел-краснодеревец,
забирается на сосну,
чтоб расширить свой кругозор,
разглядев получше узор,
оттеняющий белизну.
Россыпь следов снега'
на холмах испещрила, будто
в постели красавицы утро
рассыпало жемчуга.
Среди полей и дорог
перепутались нити.
Не по плечу Артемиде
их собрать в бугорок.
В скобки берет зима
жизнь. Ветвей бахрома
взгляд за собой влечет.
Новый Орфей за счет
притаившихся тварей,
обрывая большой календарь,
сокращая словарь,
пополняет свой бестиарий.
Валерий БРЮСОВ (1873-1924)
http://russian-poetry.ru/poem.php?poemld=3041
«Гимн Афродите»
За длительность вот этих мигов странных,
За взгляд полуприкрытый глаз туманных,
За влажность губ, сдавивших губы мне,
За то, что здесь, на медленном огне
В одном биенье сердце с сердцем слито,
Что равный вздох связал мечту двоих, —
Прими мой стих,
Ты, Афродита!
За то, что в дни, когда поля, серея,
Покорно ждут холодных струн Борея, —
Твой луч, как меч, взнесенный надо мной,
Вновь льет в мой сад слепительность и зной,
Что зелень светлым Аквилоном взвита,
Что даль в цветах и песни реют в них, —
Прими мой стих,
Ты, Афродита!
За все, что будет, и не быть не может,
Что сон и этот будет скоро дожит,
Что видеть мне в час сумрачных разлук
Разомкнутым кольцо горячих рук,
Что тайно в страсти желчь отравы скрыта,
Что сводит в Ад любовь рабов своих, —
Прими мой стих,
Ты, Афродита!
Валерий БРЮСОВ (1873-1924)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=4002
«Офелия»
Офелия гибла и пела,
И пела, сплетая венки,
С цветами, венками и песнью
На дно опустилась реки.
А. Фет
Ты не сплетала венков Офелии,
В руках не держала свежих цветов;
К окну подбежала, в хмельном веселии,
Раскрыла окно, как на радостный зов!
Внизу суетилась толпа безумная,
Под стуки копыт и свистки авто,
Толпа деловая, нарядная, шумная,
И тебя из толпы не видел никто.
Кому было дело до лика странного,
Высоко, высоко, в чужом окне!
Чего ж ты искала, давно желанного,
Блуждающим взором, внизу, на дне?
Никто головы не поднял,— и с хохотом
Ты кинулась вниз, на пустой гранит.
И что-то упало, с тяжелым грохотом,
Под зовы звонков и под стук копыт.
Метнулась толна и застыла, жадная,
Вкруг бедного тела, в крови, в пыли...
Но жизнь шумела, все та же, нарядная,
Авто и трамваи летели вдали.
1911
Серафим ВВЕДЕНСКИЙ (* 1984)
«Дао дэ Бовари»
Жена дочитывала роман Флобера «Госпожа Бовари»
и кутала мысли в слова.
Семейный бюджет стал делиться на три,
а недавно делился на два.
Я перечитывал «Дао дэ цзин»,
пытаясь постичь непостижимое через у-вэй.
Жена говорит: «Давай сходим на выставку картин?»
Я говорю: «А чем тебе “Азбука вкуса” не музей?!»
В кроватке ворочался блаженно наш сын
и, подойдя, я воскликнул: «Смотри,
я никогда не был адептом генных доктрин,
но у него также две ноздри!»
Затем я ушел на кухню готовить Фо Бо ;
эхо совместного путешествия во Вьетнам.
А по небу-потолку бегал Бог,
и, будто раненный партизан по земле, карабкалась весна.
На синей простыне носилось солнце-pacman,
поедая звезды и кусая до крови небосклон.
Оптимисты и пессимисты продолжают спорить, как заполнен стакан,
а я рад тому, что хоть что-то налито в нем.
Максимилиан ВОЛОШИН (1877-1932)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=174
* * *
Я узнаю себя в чертах
Отриколийского кумира
По тайне благостного мира
На этих мраморных устах.
О, вещий голос темной крови!
Я знаю этот лоб и нос,
И тяжкий водопад волос,
И эти сдвинутые брови...
Я влагой ливней нисходил
На грудь природы многолицей,
Плодотворя ее... я был
Быком, и облаком, и птицей...
В своих неизреченных снах
Я обнимал и обнимаю
Семелу, Леду и Данаю,
Поя бессмертьем смертный прах.
И детский дух, землей томимый,
Уносит царственный орел
На олимпийский мой престол
Для радости неугасимой...
1 февраля 1913
Александр ГАБРИЭЛЬ (* 1961)
«Эквилибриум»
I
Тревоги ; обесточь. Уйди наружу, вон,
в метель и круговерть, от зла, от сверхзадачи,
туда, где к водам твердь прильнула по-собачьи,
туда, где скрыла ночь и первый план, и фон.
В припадке провода. Растерзанный картон.
Ночь пишем, день в уме. Сроднись со снежной пылью…
Дыша в лицо зиме планктонной волглой гнилью,
скандалит, как всегда, похмельный Посейдон.
Скрипит земная ось, затертая до дыр…
Лишь только ночь и ты, и свист печальный, тонкий…
Вот так же ; с пустоты, с мальмстримовой воронки ;
так всё и началось, когда рождался мир.
Найди одну из вер. Осталось два часа;
придумай волшебство, торя пути надежде…
И, право, что с того, что это было прежде ;
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
II
Когда монета встанет на ребро,
ты пораскинешь лобной долей львиной
и перечтешь «Женитьбу Фигаро»,
и пересмотришь «Восемь с половиной»,
вдохнешь сквозняк из затемненных ниш,
зимой предвосхитишь дыханье мая,
простишь друзей, врагов благословишь,
при этом их местами не меняя.
Держа судьбу, как сумку, на весу,
ты пыль с нее стряхнешь и счистишь плесень.
Баланс сойдется с точностью до су,
небесным восхищая равновесьем.
Растает снег, и опадет листва,
дождётся всё законного финала…
А от тебя останутся слова —
не так уж много.
И не так уж мало.
Константы Ильдефонс ГАЛЧИНСКИЙ (1905-1953)
http://magazines.gorky.media/inostran/1999/9/stihi-64.html
«Вариации на житейские темы»
Чтобы жаль было с ней расстаться,
жизнь должна быть как лента в танце,
с позолотой,
чтоб заботы, дела, печали
родниковой водой журчали,
не болотной,
чтоб не только по именинам
то колечко жене с рубином,
то браслетик,
чтоб Венера светила в поле,
чтобы к хлебу — щепотка соли
и букетик,
чтобы ночь была лунной-лунной
и сова проплывала шхуной
темнокрыло,
чтобы утро с его трудами
загоралось в оконной раме
и бодрило,
чтобы звезды на ясном небе,
дрозд на жердочке и “Онегин”
под рукою,
чтоб подсвечник стоял удобно
и дымился табак, подобно
пеплу Трои,
чтобы мирно цвели герани,
чтобы слышались, как в органе,
вздохи ветра
и звучал бы в нем vox humana
Иоганна Себастиана
до рассвета,
чтоб и кот, и сверчок, и псинка,
и чтоб был полуштоф с перчинкой,
а рождественский гусь с начинкой,
и вообще чтоб не только шкварки
или студни,
а на праздник — сонет Петрарки,
да и в будни.
____________________________
Перевод с польского Анатолия Гелескула
Анна ГОЛУБКОВА (* 1973)
* * *
девочка рисует на песке сердце
море стирает контуры
девочка снова рисует
море опять стирает
девочка отходит чуть подальше
старается действовать быстрее
и на этот раз успевает написать «лена»
внутри красиво изогнутой линии
нет, лена, сюда никогда не доплывут
корабли ахейцев
набегает большая волна
и опять смывает
нарисованное сердце
с буквами внутри
и пожеланием удачи
кому-то очень
дорогому и близкому
скорее всего
самой
себе
~
Николай Степанович ГУМИЛЕВ (1886-1921)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=16336
* * *
В моих садах — цветы, в твоих — печаль.
Приди ко мне, прекрасною печалью
Заворожи, как дымчатой вуалью,
Моих садов мучительную даль.
Ты — лепесток иранских белых роз,
Войди сюда, в сады моих томлений,
Чтоб не было порывистых движений,
Чтоб музыка была пластичных поз,
Чтоб пронеслось с уступа на уступ
Задумчивое имя Беатриче
И чтоб не хор мэнад, а хор девичий
Пел красоту твоих печальных губ.
Николай ГУМИЛЕВ (1886-1921)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=16072
«Дездемона»
Когда вступила в спальню Дездемона,
Там было тихо, душно и темно,
Лишь месяц любопытный к ней в окно
Заглядывал с чужого небосклона.
И страшный мавр со взорами дракона,
Весь вечер пивший кипрское вино,
К ней подошел, — он ждал ее давно, —
Он не оценит девичьего стона.
Напрасно с безысходною тоской
Она ловила тонкою рукой
Его стальные руки — было поздно.
И, задыхаясь, думала она:
«О, верно, в день, когда шумит война,
Такой же он загадочный и грозный!»
Георгий ИВАНОВ (1894-1958)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=64
* * *
Он спал, и Офелия снилась ему
В болотных огнях, в подвенечном дыму.
Она музыкальной спиралью плыла,
Как сон, отражали ее зеркала.
Как нимб, окружали ее светляки,
Как лес, вырастали за ней васильки...
...Как просто страдать! Можно душу отдать
И все-таки сна не уметь передать.
И зная, что гибель стоит за плечом,
Грустить ни о ком, мечтать ни о чем...
Ирина ЕВСА (* 1956)
http://magazines.gorky.media/bereg/2014/46/almenda.html
* * *
Что сегодня за день? — Очевидно, среда.
В тёмной кроне — подвижные пятна лазури.
Отвяжитесь: он спит и не смотрит сюда.
Домочадцы его осторожно разули.
Где упал, там и спит, губошлёп-маргинал,
головой упираясь в дубовую кадку.
Муравей, любознательный, как Магеллан,
изучает его загрубелую пятку.
Шевелюры измяв низкорослым лесам,
лёгкий ветер гоняет мурашек по коже.
Отвяжитесь — он стар. Он уже написал
всё, чем нынче смущён, чем возвысится позже.
Рухнул в дрёму, как в тартар, и к чёрту — дела:
все гекзаметры ваши и ваши верлибры.
Конопатая Фрина, и та не дала,
на простуду ссылаясь… Ах, Фрина, их либе
в дых… Растрачен запас, заготовленный впрок.
Но душа не готова примкнуть к балагану.
И репризы Эзопа ему поперёк
естества или — попросту — по барабану.
Жизнь обмякла, а слава не произошла,
не вошла в ежедневный набор провианта.
…Осыпает цветы мушмула. И пчела
собирает нектар в бороде у Бианта.
Дмитрий Борисович КЕДРИН (1907-1945)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=14019
«Афродита»
Протирая лорнеты,
Туристы блуждают, глазея
На безруких богинь,
На героев, поднявших щиты.
Мы проходим втроем
По античному залу музея:
Я, пришедший взглянуть.
Старичок завсегдатай
И ты.
Ты работала смену
И прямо сюда от вальцовки.
Ты домой не зашла,
Приодеться тебе не пришлось.
И глядит из-под фартука
Краешек синей спецовки,
Из-под красной косынки —
Сверкающий клубень волос.
Ты ступаешь чуть слышно,
Ты смотришь, немножко робея,
На собранье богов
Под стволами коринфских колонн.
Закатившая очи,
Привычно скорбит Ниобея,
Горделиво взглянувший,
Пленяет тебя Аполлон.
Завсегдатай шалеет.
Его ослепляет Даная.
Он молитвенно стих
И лепечет, роняя пенсне:
"О небесная прелесть!
Ответь, красота неземная,
Кто прозрел твои формы
В ночном ослепительном сне?"
Он не прочь бы пощупать
Округлость божественных ляжек,
Взгромоздившись к бессмертной
На тесный ее пьедестал.
И в большую тетрадь
Вдохновенный его карандашик
Те заносит восторги,
Которые он испытал.
"Молодой человек! —
Поучительно,
С желчным присвистом,
Проповедует он, —
Верьте мне,
Я гожусь вам в отцы:
Оскудело искусство!
Покуда оно было чистым,
Нас божественной радостью
Щедро дарили творцы".
"Уходи, паралитик!
Что знаешь ты,
Нищий и серый?
Может быть, для Мадонны
Натурой служила швея.
Поищи твое небо
В склерозных распятьях Дюрера,
В недоносках Джиотто,
В гнилых откровеньях Гойя".
Дорогая, не верь!
Если б эти кастраты, стеная,
Создавали ее,
Красота бы давно умерла.
Красоту создает
Трижды плотская,
Трижды земная
Пепелящая страсть,
Раскаленное зренье орла.
Посмотри:
Все богини,
Которые, больше не споря,
Населяют Олимп,
Очутившийся на Моховой,
Родились в городках
У лазурного теплого моря,
И — спроси их —
Любая
Была в свое время живой.
Хлопотали они
Над кругами овечьего сыра,
Пряли тонкую шерсть,
Пели песни,
Стелили постель...
Это жен и любовниц
В сварливых властительниц мира
Превращает Скопас,
Переделывает Пракситель.
Красота не угасла!
Гляди, как спокойно и прямо
Выступал гладиатор,
Как диск заносил Дискобол.
Я встречал эти мускулы
На стадионе "Динамо",
Я в тебе, мое чудо,
Мою Афродиту нашел.
Оттого на тебя
(Ты уже покосилась сердито)
Неотвязно гляжу,
Неотступно хожу по следам.
Я тебя, моя радость,
Живая моя Афродита, —
Да простят меня боги! —
За их красоту не отдам.
Ты глядишь на них, милая,
Трогаешь их, дорогая,
Я хожу тебе вслед
И причудливой тешусь игрой:
Ты, я думаю молча,
На цоколе стройном, нагая,
Рядом с пеннорожденной
Казалась бы младшей сестрой,
Так румянец твой жарок,
Так губы свежи твои нынче,
Лебединая шея
Так снежно бела и стройна,
Что когда бы в Милане
Тебя он увидел бы — Винчи, —
Ты второй Джиокондой
Сияла бы нам с полотна!
Между тем ты не слепок,
Ты — сверстница мне,
Ты — живая.
Ходишь в стоптанных туфлях.
Я родинку видел твою.
Что ж, сердись или нет,
А тебя, проводив до трамвая,
Я беру тебя в песню,
Мечту из тебя создаю.
Темнокудрый юнец
По расплывчатым контурам линий
Всю тебя воссоздаст
И вздохнет о тебе горячо.
Он полюбит твой профиль,
И взор твой студеный и синий,
И сквозь легкую ткань
Золотое в загаре плечо.
Вечен ток вдохновенья!
И так, не смолкая, гудит он
Острым творческим пламенем
Тысячелетья, кажись.
Так из солнечной пены
Встает и встает Афродита,
Пены вольного моря,
Которому прозвище —
Жизнь.
1931
Бахыт КЕНЖЕЕВ (* 1950)
* * *
После пьянки в смоленской землянке —
рядовым, а не спецпоселенцем —
Дэзик Кауфман в потёртой ушанке
курит «Приму» у входа в Освенцим.
Керосинка. Сгоревшая гренка.
Зарифмованным голосом мглистым
несравненная Анна Горенко
шлёт проклятье империалистам.
«Нет, режим у нас всё-таки свинский».
«Но и Борькин романчик — прескверный».
Честный Слуцкий и мудрый Сельвинский
«Жигулёвское» пьют у цистерны.
И, брезгливо косясь на парашу,
кое-как примостившись у стенки,
тихо кушает пшённую кашу
постаревший подросток Савенко.
Штык надёжен, а пуля — дура.
Так и бродим родимым краем,
чтя российскую литературу —
а другой, к сожаленью, не знаем.
А другой, к сожаленью, не смеем.
Так держаться — металлом усталым.
Так бежать — за воздушным ли змеем,
за вечерним ли облаком алым...
Тимур КИБИРОВ (* 1955)
* * *
Юноша бледный, в печать выходящий!
Дать я хочу тебе два-три совета:
первое дело — живи настоящим,
ты не пророк, заруби себе это!
И поклоняться Искусству не надо!
Это и вовсе последнее дело.
Экзюпери и Батая с де Садом
перечитав, можешь выбросить смело.
Иван КЛИНОВОЙ (* 1980)
***
Который год не покладая волн,
Завод по производству афродит
Невнятно демосфенствует, шумит
И на-гора выносит произвол.
Он заодно с вольфрамовой дугой.
Она, вся излучая гордый вид,
Мне говорит: «А ты-то кто такой,
Что требуешь от звёзд эфемерид?!»
А я никто, я мальчик с коробком,
В котором спичек хватит, чтобы речь
Стояла в горле острым кадыком
И было трудно ею пренебречь.
Я каждый день хожу на волнолом
И беспросветно порождаю тьму,
Не потому, что мне светиться влом,
А потому что сам себе самум.
И если вам даётся свет с трудом
И в горле тоже полный буерак,
Несите спички – будем вместе мрак
Переживать, ходя на волнолом.
Николай КЛЮЕВ (1887-1937)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=8654
* * *
Я потомок лапландского князя,
Калевалов волхвующий внук,
Утолю без настоек и мази
Зуд томлений и пролежни скук.
Клуб земной — с солодягой корчагу
Сторожит Саваофов ухват,
Но, покорствуя хвойному магу,
Недвижим златорогий закат.
И скуластое солнце лопарье,
Как олений, послушный телок,
Тянет желтой морошковой гарью
От колдующих тундровых строк.
Стих — дымок над берестовым чумом,
Где уплыла окунья уха,
Кто прочтет, станет гагачьим кумом
И провидцем полночного мха.
Льдяный Врубель, горючий Григорьев
Разгадали сонник ягелей;
Их тоска — кашалоты в поморьи —
Стала грузом моих кораблей.
Не с того ль тянет ворванью книга
И смолой запятых табуны?
Вашингтон, черепичная Рига
Не вместят кашалотной волны.
Уплывем же, собратья, к Поволжью,
В папирусно-тигриный Памир!
Калевала сродни желтокожью,
В чьем венце ледовитый сапфир.
В русском коробе, в эллинской вазе,
Брезжат сполохи, полюсный щит,
И сапфир самоедского князя
На халдейском тюрбане горит.
<1919>
Павел КОГАН (1918-1942)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=20274
***
Как Парис в старину,
ухожу за своею Еленой...
Осень бродит по скверам,
по надеждам моим,
по пескам...
На четыре простора,
на четыре размаха
вселенная!
За четыре шага от меня
неотступная бродит тоска.
Так стою, невысокий,
посредине огромной арены,
как платок, от волненья
смяв подступившую жуть...
Вечер.
Холодно.
Ухожу за своею Еленой.
Как Парис в старину,
за своею бедой ухожу...
Виктор КРИВУЛИН (1944-2001)
«Подсолнухи»
Подсолнухи Ван Гог Опять аукцион
я список лотов дочитал до середины
и вышел вон
из недокупленной надышанной картины
Но за стеклянной дверью на балкон
еще трудней дышать — они соорудили
индустриальный вид со всех сторон
бесплатный, видимо, однако обратимый
в бумаги ценные где вновь изображен
все тот же издыхающий подсолнух
за жизнь цепляется, за воздух за газон
толпой подростков полусонных
когда-то вытоптанный — кто из них на зонах
кто в бизнесе кто выслан как Назон
в Тавриду хладную в Румынию больную
Александр КУШНЕР (* 1936)
«Архилох»
Кто сказал, что тускнеет земное житьё?
Архилох еще пьет, опершись на копьё,
Воин должен всегда на чеку
Быть, поэтому рядом копье и питье,
И спасибо, что не на бегу!
Чтобы лучше его разглядеть вдалеке,
Надо вспомнить себя молодым.
Впрочем, жизнь без копья проведя, налегке,
Я изнежен в сравнении с ним.
И века ни на шаг оттеснить не смогли
Его с жесткой, холмистой фракийской земли:
Где он пил, там он пьет и сейчас,
Опершись на копье, плащ походный в пыли;
Пьет вино за стихи и за нас!
Вот он, первый лирический в мире поэт,
Каково ему! Сам сознает,
Что есть греческий эпос, а лириков нет:
Не Гомер он и не Гесиод.
За короткую вещь я поэму отдам,
За двенадцать стремительных строк!
Он не знает об этом, но тверд и упрям.
Или знает, что не одинок?
И, склонясь, очищает свой плащ от репья,
И в волненьи любуюсь им издали я,
И, кто знает, в блокноте моем
Иногда, может быть, в полусне забытья
Он царапает что-то копьем.
Александр КУШНЕР (* 1936)
«Гофман»
Одну минуточку, я что хотел спросить:
Легко ли Гофману три имени носить?
О, горевать и уставать за трех людей
Тому, кто Эрнст, и Теодор, и Амадей.
Эрнст — только винтик, канцелярии юрист,
Он за листом в суде марает новый лист,
Не рисовать, не сочинять ему, не петь —
В бюрократической машине той скрипеть.
Скрипеть, потеть, смягчать кому-то приговор.
Куда удачливее Эрнста Теодор.
Придя домой, превозмогая боль в плече,
Он пишет повести ночами при свече.
Он пишет повести, а сердцу все грустней.
Тогда приходит к Теодору Амадей,
Гость удивительный и самый дорогой.
Он, словно Моцарт, машет в воздухе рукой.
На Фридрихштрассе Гофман кофе пьет и ест.
”На Фридрихштрассе”, — говорит тихонько Эрнст.
”Ах нет, направо!” — умоляет Теодор.
”Идем налево, — оба слышат, — и во двор”.
Играет флейта еле-еле во дворе,
Как будто школьник водит пальцем в букваре,
”Но все равно она, — вздыхает Амадей, —
Судебных записей милей и повестей”.
1964
Александр КУШНЕР (* 1936)
«Сон»
В палатке я лежал военной,
До слуха долетал троянской битвы шум,
Но моря милый гул и шорох белопенный
Весь день внушали мне: напрасно ты угрюм.
Поблизости росли лиловые цветочки,
Которым я не знал названья; меж камней
То ящериц узорные цепочки
Сверкали, то жучок мерцал, как скарабей.
И мать являлась мне, как облачко из моря,
Садилась близ меня, стараясь притушить
Прохладною рукой тоску во мне и горе.
Жемчужная на ней дымилась нить.
Напрасен звон мечей: я больше не воюю.
Меня не убедить ни другу, ни льстецу:
Я в сторону смотрю другую,
И пасмурная тень гуляет по лицу.
Триеры грубый киль в песок прибрежный вдавлен —
Я б с радостью отплыл на этом корабле!
Еще подумал я, что счастлив, что оставлен,
Что жить так больно на земле.
Не помню, как заснул и сколько спал — мгновенье
Иль век? — когда сорвал с постели телефон,
А в трубке треск, и скрип, и шорох, и шипенье,
И чей-то крик: «Патрокл сражен!»
Когда сражен? Зачем? Нет жизни без Патрокла!
Прости, сейчас проснусь. еще раз повтори.
И накренился мир, и вдруг щека намокла,
И что-то рухнуло внутри.
1980
Александр КУШНЕР (* 1936)
* * *
Я к ночным облакам за окном присмотрюсь,
Отодвинув суровую штору.
Был я счастлив — и смерти боялся. Боюсь
И сейчас, но не так, как в ту пору.
Умереть — это значит шуметь на ветру
Вместе с кленом, глядящим понуро.
Умереть — это значит попасть ко двору
То ли Ричарда, то ли Артура.
Умереть — расколоть самый твердый орех,
Все причины узнать и мотивы.
Умереть — это стать современником всех,
Кроме тех, кто пока еще живы.
1973
Рустам МАВЛИХАНОВ (БУДДА) (* 1978)
42
Земного шоу отыграв две трети,
Украсил я карминовость небес
Серебряною оспиной кометы.
Под жаром Солнца свой теряя вес,
Я рассыпался бисером на строки,
Двумя лучами образуя крест.
Планеты строились предвестниками рока
И с мира стен, со всех шести сторон,
Смотрел в нас Бог огромным черным оком.
Я слышал шелест звезд, галактик стон
И ту, что, верная своей природе,
Соединяла праведность с грехом.
Во взрыве чувств она, теряя годы,
Стекала с горных пиков, словно бриз —
Любовник моря и пророк восхода.
Мораль опала прахом ветхих риз —
Людей, а значит, дьявола одеждой, —
Мы стали девственны, и космос — чист.
Как вера, тонкая, что нить надежды,
Протянутая предками до нас
(И в будущее, что родилось прежде),
Отметила для вечности сей час,
Наполненный полыни ароматом
Под зноем, степь укрывшей, как атлас,
Так женщина, свой неделимый атом
Касанием лингама воссоздав,
Что тропы песен завершатся садом,
Твердила молча, бедрами объяв
Того, кто окружил ее собою,
Как лунный свет — дыханьем пряных трав.
В раухтопазной полосе прибоя
С песка мои смывала имена
Вода — что тело Хаоса живое.
Хранила свет Божественная тьма;
Но океана плоть разлив по форме,
Мне души раздавали времена,
Чтоб мной любить.
Степь,
Женщину
и горы.
Александр МАКАРОВ-КРОТКОВ (* 1959)
«Басня»
Однажды грека между делом
Чтобы потрафить скажем раку
Затеял в общем-то неважно
Но в то же время кое-что
Итак тот грека сунул в реку
А вынуть ну же ни в какую
А там ох Господи помилуй
Но не прощает ни за что
Но рак когда такое дело
Недолго зимовал беспечно
Поскольку все мы будем где-то
А там ну кто ж не без греха
А после безнадежно свистнул
И потянулся восвояси
А где они его свояси
Никто не ведает вотще
С тех пор никто не видел греку
Который не потрафил раку
Никто с тех пор не видел рака
Который греку ублажал
На берегу реки потомки
Сидят и суют в реку руку
А щука там зеленым глазом
Им усмехается в усы
Потомки бдят от безнадеги
А что не бдеть когда такое
Когда везде и почему-то
И даже больше если вдруг
Мораль сей басни непростая
Поскольку все мы да и только
А если нет тогда конечно
Тогда понятно почему
Осип Эмильевич МАНДЕЛЬШТАМ (1891-1938)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=517
* * *
Золотистого меда струя из бутылки текла
Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
Мы совсем не скучаем,— и через плечо поглядела.
Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни
Сторожа и собаки,— идешь, никого не заметишь.
Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни:
Далеко в шалаше голоса — не поймешь, не ответишь.
После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,
Как ресницы, на окнах опущены темные шторы.
Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,
Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.
Я сказал: виноград, как старинная битва, живет,
Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке:
В каменистой Тавриде наука Эллады — и вот
Золотых десятин благородные, ржавые грядки.
Ну а в комнате белой, как прялка, стоит тишина.
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала,
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена,—
Не Елена — другая — как долго она вышивала?
Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны.
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
Осип МАНДЕЛЬШТАМ (1891-1938)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=3007
* * *
Я не увижу знаменитой «Федры»,
В старинном многоярусном театре,
С прокопченной высокой галереи,
При свете оплывающих свечей.
И, равнодушнен к суете актеров,
Сбирающих рукоплесканий жатву,
Я не услышу, обращенный к рампе,
Двойною рифмой оперенный стих:
— Как эти покрывала мне постылы...
Театр Расина! Мощная завеса
Нас отделяет от другого мира;
Глубокими морщинами волнуя,
Меж ним и нами занавес лежит.
Спадают с плеч классические шали,
Расплавленный страданьем крепнет голос.
И достигает скорбного закала
Негодованьем раскаленный слог...
Я опоздал на празднество Расина...
Вновь шелестят истлевшие афиши,
И слабо пахнет апельсинной коркой,
И, словно из столетней летаргии,
Очнувшийся сосед мне говорит:
— Измученный безумством Мельпомены,
Я в этой жизни жажду только мира;
Уйдем, покуда зрители-шакалы
На растерзанье Музы не пришли!
Когда бы грек увидел наши игры...
Дмитрий МЕРЕЖКОВСКИЙ (1865-1941)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=3985
«Дон Кихот»
Шлем — надтреснутое блюдо,
Щит — картонный, панцирь жалкий...
В стременах висят, качаясь,
Ноги тощие, как палки.
Для него хромая кляча —
Конь могучий Росинанта,
Эти мельничные крылья —
Руки мощного гиганта.
Видит он в таверне грязной
Роскошь царского чертога.
Слышит в дудке свинопаса
Звук серебряного рога.
Санчо Панса едет рядом;
Гордый вид его серьезен:
Как прилично копьеносцу,
Он величествен и грозен.
В красной юбке, в пятнах дегтя,
Там, над кучами навоза, —
Эта царственная дама —
Дульцинея де Тобозо...
Страстно, с юношеским жаром
Он в толпе крестьян голодных,
Вместо хлеба, рассыпает
Перлы мыслей благородных:
"Люди добрые, ликуйте,
Наступает праздник вечный:
Мир не солнцем озарится,
А любовью бесконечной...
Будут все равны; друг друга
Перестанут ненавидеть;
Ни алькады, ни бароны
Не посмеют вас обидеть.
Пойте, братья, гимн победный!
Этот меч несет свободу,
Справедливость и возмездье
Угнетенному народу!"
Из приходской школы дети
Выбегают, бросив книжки,
И хохочут, и кидают
Грязью в рыцаря мальчишки.
Аплодируя, как зритель,
Жирный лавочник смеется;
На крыльце своем трактирщик
Весь от хохота трясется.
И почтенный патер смотрит,
Изумлением объятый,
И громит безумье века
Он латинскою цитатой.
Из окна глядит цирюльник,
Он прервал свою работу,
И с восторгом машет бритвой,
И кричит он Дон Кихоту:
"Благороднейший из смертных,
Я желаю вам успеха!.."
И не в силах кончить фразы,
Задыхается от смеха.
Он не чувствует, не видит
Ни насмешек, ни презренья!
Кроткий лик его так светел,
Очи — полны вдохновенья.
Он смешон, но сколько детской
Доброты в улыбке нежной,
И в лице, простом и бледном,
Сколько веры безмятежной!
И любовь и вера святы.
Этой верою согреты
Все великие безумцы,
Все пророки и поэты!
Владимир Владимирович НАБОКОВ (1899-1977)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=3464
Тристан
I
По водам траурным и лунным
не лебедь легкая плывет,
плывет ладья и звоном струнным
луну лилейную зовет.
Под небом нежным и блестящим
ладью, поющую во сне,
с увещеваньем шелестящим
волна передает волне.
В ней рыцарь раненый и юный
склонен на блеклые шелка,
и арфы ледяные струны
ласкает бледная рука.
И веют корабли далече,
и не узнают никогда,
что это плачет и лепечет —
луна ли, ветер иль вода...
II
Я странник. Я Тристан. Я в рощах спал душистых
и спал на ложе изо льда.
Изольда, золото волос твоих волнистых
во сне являлось мне всегда.
Деревья надо мной цветущие змеились;
другие, легкие, как сны,
мерцали белизной. Изольда, мы сходились
под сенью сумрачной сосны.
Я тигра обагрял средь тьмы и аромата,
и бег лисицы голубой
я по снегу следил. Изольда, мы когда-то
вдвоем охотились с тобой.
Встречал я по пути гигантов белоглазых,
пушистых, сморщенных детей.
В полночных небесах, Изольда, в их алмазах
ты не прочтешь судьбы моей.
1921
София ПАРНОК (1885-1933)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=4440
* * *
Что это значит — "седьмое небо"?
Ярус, идущий в глубь высоты?
Что-то вроде райка в театре,
Энтузиастов тесный предел?
Есть свое небо и у амебы,
С сонмом своих амебных святых,
Есть и герои, и Клеопатры,
Пафос любви и безумных дел.
Скучно, ах, скучно жить под небом,
Даже, пожалуй, скучней под седьмым.
1932
Борис ПАСТЕРНАК (1890-1960)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=626
«Гамлет»
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.
1946
Борис ПАСТЕРНАК (1890-1960)
http://russian-poetry.ru/PrintPoem.php?PoemId=3855
«Уроки английского»
Когда случилось петь Дездемоне, —
А жить так мало оставалось, —
Не по любви, своей звезде, она —
По иве, иве разрыдалась.
Когда случилось петь Дездемоне
И голос завела, крепясь,
Про черный день чернейший демон ей
Псалом плакучих русл припас.
Когда случилось петь Офелии, —
А жить так мало оставалось,-
Всю сушь души взмело и свеяло,
Как в бурю стебли с сеновала.
Когда случилось петь Офелии, —
А горечь слез осточертела, —
С какими канула трофеями?
С охапкой верб и чистотела.
Дав страсти с плеч отлечь, как рубищу,
Входили, с сердца замираньем,
В бассейн вселенной, стан свой любящий
Обдать и оглушить мирами.
Александр ПЕТРУШКИН (1972-2020)
* * *
конечная станция новый год Гомер Илиада
законы Дао отменены наличьем Урала
новый почти человек состоит из снега в снегу
— поговори со мной — говорю ему
конечная станция нежный кастет в кармане
тонкие кости ветра из пустопорожней вербы
отсутствие времени и темноты тебя не обманет
— не
поговоришь со мной? —
бог говорит мне
Александр ПЕТРУШКИН (1972-2020)
* * *
Представляешь, иногда я думаю, что уже приехал! —
Пальцами придаю контуры табуретке, временам года, гаду,
Что спит в подъезде в обнимку со шприцем или подругой
Запоздалой молодости, жую конфетки — как Виктор Робертович —
Предлагая своей подруге, читаю Джойса — чтобы занять чем-то тело
Своё, подыхаю со скуки. И нет ни одного, ни козла, ни суки,
Чтобы дёрнуть небо за хвост, выплюнуть звуки,
Обрести молчание — то есть перестать быть гонимым
Впервые за две тысячи лет с тех пор, как покинул
Мёртвые берега абсолютно лёгкого моря.
Делаю вид, что наконец что-то понял.
Скажем голос другого или — ни черта
(то есть — чертей собрав за собой) не понял.
Трамваи. Перегоны. Я себя отклонировал бы —
И спал бы в любой понедельник — но для такой забавы нужен соперник
Или хотя бы Моцарт, или глухота, слепота, слой дёрна
Отвернуть горлышко у бутылки или у самого корня.
Представляешь, я помню, что уже когда-то приехал.
Прости и знай, ты не узнаешь меня по кругу,
Света, Маняша, Аглаша, тёмный образ в конце времени года,
Любого. Легко пальцами придаю твой образ любой табуретке.
Такая, блин, странная здесь в Чилябонске погода!
Виктор ПИВОВАРОВ (* 1937)
http://magazines.gorky.media/zerkalo/2017/49/komnata.html
«Комната»
Сначала все было обыкновенно.
Потом появились гости.
Из-за ножки стола выглянул Зайцев.
Лицо его было мокро, не то от слез, не то от дождя.
На диване кто-то тяжело вздыхал.
Ветки за окном шевелились и шуршали под ветром.
Появились Достоевский и Пушкин,
но не те, а просто люди.
Под подушкой все время шла какая-то возня.
То рука высунется, то хвост.
Достоевский покакал в ящик письменного стола.
Он был больной и не мог выдержать.
Пушкин все время плакал, потому что ветка
стучала в окно, и он боялся смерти.
Зайцев подошел к книжным полкам, открыл наугад Данте
и прочел:
«Мы видим, что блаженство возникает от зрения, не от любви; она лишь спутницей его сопровождает…»
– Это все обман, не было никакого Данте, – сказал Достоевский, –
Нет никакого Рая, и Ада нет. Есть только ветка за окном.
– Я никогда, никогда не умру, – плакал Пушкин.
Зайцев стал считать ножки у стульев, но сбился.
Зачем все время кто-то плачет в уголке.
Серая шкурка у Зайцева намокла, он прижался к радиатору, снял ботинки и задремал.
Вдруг все исчезло.
Вадим ПУГАЧ (* 1963)
http://magazines.gorky.media/neva/2006/12/stihi-1024.html
* * *
Люблю окраины, края,
Люблю районы новостроек.
Архитектурная струя
Мощней риторик и героик.
Асфальтовый глубинный бред
Мощней булыжного мощенья.
Бесперспективен беспросвет
В конце проспекта Просвещенья.
Сюда не едет дон Альвар,
Готовя месть вдове коварной,
Но Поэтический бульвар
Процвел поэзией бульварной.
Какой глагол ни изреки —
Мощнее сутолока, склока
В предместьях жизни. Озерки
Шумят и вытесняют Блока.
Я тоже мог бы вместе с ним —
Хотя бы на правах вассала.
Но я, увы, невытесним,
Наоборот, меня всосало.
И тут-то, всосан в глубину,
Пойму, чего мне не хватало,
Когда как следует хлебну
На страшной глубине квартала.
Александр Сергеевич ПУШКИН (1799-1837)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=5756
«Пророк»
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
"Востань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей."
Ольга РОДИОНОВА
«Одиссей»
а я бреду ; мешок на голове ;
среди шагов, затерянных в траве,
иду к тебе, соломенной вдове,
прости меня, мол.
кто невменяем, тот меня поймет.
какой там лук, какой там смертный пот,
она меня нигде давно не ждет,
давно сменяла.
я для нее ; никто, чужая тварь,
ей мой апрель ; давно уже январь,
а мой маршрут наскучил, как букварь,
ей все известно.
она меня увидит в новостях
и свой стакан уронит при гостях,
и скажет, типа, ; пляски на костях, ;
моя невеста.
я к ней приду уже без головы,
баран-бараном, в кружеве травы,
не узнаешь? она молчит, увы, ;
ревут соседки.
вели хоть лук мой, что ли, со стены
убрать!.. куда там! призраки бледны,
а речи их невнятны и темны.
вот так-то, детки.
Константин РУБИНСКИЙ (* 1976)
***
Офелия смотрит сквозь зыбчатый пруд
Со дна, где мертва,
Как карпы летают и чайки плывут,
И плачет плотва.
Как бродят стрекозы, крылатым брюшком
Мелькнув по воде,
Как солнце растет высоко-высоко
В любви и стыде,
Как белые бабы полощут белье,
Согнувшись с мостка,
И окуни снизу клюют самолет,
Почтив за жука.
Офелия хочет сказать, что жива,
Тем более здесь.
Меж нею и небом — латунная мгла,
Тяжелая взвесь,
И речь ее вверх пузырьками бежит
Сквозь толщу, легка,
Из глуби коснеющей — в близкую жизнь,
Родную пока,
Сливается с контуром, выйдя на гладь,
Трясет поплавок...
Офелия много могла б рассказать
Воде поперек.
...На дне и над нею колышется мир.
Пошел лесосплав.
Но спиннинг мотает упрямый Шекспир,
Пузырик поймав.
Лев РУБИНШТЕЙН (* 1947)
«Лестница существ»
[текст см. по ссылке]
Дмитрий РУМЯНЦЕВ (* 1974)
* * *
лампа Аладдина нужна мне, лампа Аладдина
когда ноябрь, как Яков Брюс, заморозил пруды и плоды дички
да Диканьку мою, да луна наверху — ночник Сухаревой башни
да из всех чудес, добываемых трением,
лучшее, всё же — не огонь, но ребёнок
с огоньком желания, с красным петухом леденца, снегирём да снегом
когда на улице — адмирал Кончак
белая гвардия хлопьев холопьев и половецкая пляска метели
когда Красный путь — Млечный путь — в рябинах, сугробах, звёздах
где «ложкой снег мешая, ночь идёт большая»
где мультяшный Умка играет с мамой-медведицей на партийном плакате
ну и «ЕР» с ними
всё-то «трутся спиной медведи о земную ось»
всех и сил-то осталось во мне — трение и тяготение
да в судьбине — тернии и тягомотина
как в империи победивших ССэСеРов, от которой сейчас — песни лишь
там — Дзержинский против Кшесинской, а здесь —
подновлённая Матка Бос-к/х-а
да детский сад наслаждений в слабеющей памяти
с детства и помню:
«терпенье и труд всё перетрут»
в муку, что в снег — через заботу и родовые муки
и ребёнок, заведённый тобой
ещё не скоро растратит фряжский завод пружинки
пушинку крыльев
ангелов ли метельных, валькирий ли вьюжных
и загаданное желание —
единственно Большое, как Медведица, желание —
ЖИТЬ!!!
искры летят, звёзды летят, хлопья тоже
так и миры летят
напружившись спиральками ДНК да галактик
— чудно — ты скажешь мне, — чудо
лампа Аладдина нужна мне, лампа Аладдина
Игорь СЕВЕРЯНИН (1887-1941)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=3224
«Секстина»
Я заклеймен, как некогда Бодлэр;
То — я скорблю, то — мне от смеха душно.
Читаю отзыв, точно ем «эклер»:
Так обо мне рецензия... воздушна.
О, критика — проспавший Шантеклер! —
«Ку-ка-ре-ку!», ведь солнце не послушно.
Светило дня душе своей послушно.
Цветами зла увенчанный Бодлэр,
Сам — лилия... И критик-шантеклер
Сконфуженно бормочет: «Что-то душно»...
Пусть дирижабли выглядят воздушно,
А критики забудут — про «эклер».
Прочувствовать талант — не съесть «эклер»;
Внимать душе восторженно, послушно —
Владеть душой; нельзя судить воздушно, —
— Поглубже в глубь, бывает в ней Бодлэр.
И курский соловей поет бездушно,
Когда ему мешает шантеклер.
Иному, впрочем, ближе «шантеклер».
Такой «иной» воздушен, как «эклер»,
И от такого вкуса — сердцу душно.
«Читатель средний» робко и послушно
Подумает, что пакостен Бодлэр,
И примется браниться не воздушно...
И в воздухе бывает не воздушно,
Когда летать захочет шантеклер,
Иль авиатор, скушавший «эклер»,
Почувствует (одобришь ли, Бодлэр?),
Почувствует, что сладость не послушна,
Что тяжело под ложечкой и душно...
Близка гроза. Всегда предгрозье душно.
Но хлынет дождь живительный воздушно,
Вздохнет земля свободно и послушно.
Близка гроза! В курятник, Шантеклер!
В моих очах eclair, а не «эклер»!
Я отомщу собою, как — Бодлэр!
Вадим СМОЛЯК (* 1965)
«Синяя борода»
Послушай, детка, так было вечно
В Египте, в Греции и в Орде —
Мужская ревность бесчеловечна,
Но дело, собственно, в бороде.
Она рождается в недрах кожи,
Восходит грядкой густых ворсин,
Растет, кудрявится и … (О! Боже!)
Ее внезапно бросает в синь,
Как символ выхода из-под гнета,
Освобожденья ума от чар.
Она сильнее, чем Фауст Гёте
И смертоноснее, чем анчар.
Я не читаю тебе нотаций,
Срываясь в крик и на нервный тик,
Но с нарушением пигментаций
Проснулся мой основной инстинкт.
Во мне кипит возмущенный кобальт,
И стал я чувствовать бородой,
Что сколько ты ни откроешь комнат,
Всегда не будет хватать одной.
Не пой мне песни в ключе скрипичном,
Слезами жалости не зови.
Твоя практичность архетипична,
Как ярость рьяного визави.
Здесь бесполезен герой Россини
И злая брань, и тупая лесть,
Когда ты видишь, что стала синей
Совсем недавно седая шерсть.
А для расправы найдется повод —
Пустая сплетня, случайный блуд…
Мужская ревность — отменный повар,
Матерый мастер холодных блюд.
Пускай рисуют анималисты
С меня зверей неземных пород,
Но Бог не Фарбер, как ни молись ты,
И он не бреет чужих бород.
Федор СОЛОГУБ (1863-1927)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=18715
«Ариадна» (Сны внезапно отлетели)
Сны внезапно отлетели...
Что ж так тихо всё вокруг?
Отчего не на постели
С нею мил-желанный друг?
Смотрит, ищет, — и рыдает,
И понятно стало ей,
Что коварно покидает
Обольщённую Тезей.
Мчится к морю Ариадна, —
Бел и лёгок быстрый бег, —
И на волны смотрит жадно,
Голосящие о брег.
Лёгким веяньем зефира
Увлекаемы, вдали,
В синем зареве эфира
Исчезают корабли.
Парус чёрный чуть мелькает, —
И за милым вслед спеша,
Улетает, тает, тает
Ариаднина душа.
Виктор СОСНОРА (1936-2019)
http://magazines.gorky.media/zin/2010/2/pyanyj-angel.html
***
Вот было веселье
(толпа — протоплазма!) —
вчера во вселенной
был ад или праздник.
Какой-то уродец
какого-то класса
каким-то народам
по радио клялся.
Народы замерзли,
туда и обратно
несли зынамены
и тыранспоранты.
По счастью шабаша
(фанфары — фальцетом!)
плясали на башнях
пятьсот полицейских.
Я, пьяный и красный
(глаза — Саваофа!),
шатался по кассам
и по стадионам:
«Мир, Равенство, Братство!» —
кабацкое племя,
кабацкое ****ство,
кабацкое время!
Я страшно согрелся.
На лестнице гнусной
светил сигареткой…
Потом я очнулся.
Где вина? Где донны?
Где я? Неизвестно.
Две звездочки только,
два глаза небесных.
И не было Феба
и радиоарий.
По нежному небу
летал пьяный ангел.
Простор предрассветный.
На крыльях по лампе.
Летал он, предсмертный,
и, может быть, плакал.
А может быть, может,
над нашими льдами
душа моя тоже
летает, летает…
А может из странствий
я так возвращался,
а может, в пространстве
я так воскрешался.
Арсений ТАРКОВСКИЙ (1907-1989)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=3035
* * *
Пускай меня простит Винсент Ван-Гог
За то, что я помочь ему не мог,
За то, что я травы ему под ноги
Не постелил на выжженной дороге,
За то, что я не развязал шнурков
Его крестьянских пыльных башмаков,
За то, что в зной не дал ему напиться,
Не помешал в больнице застрелиться.
Стою себе, а надо мной навис
Закрученный, как пламя, кипарис,
Лимонный крон и темно-голубое,-
Без них не стал бы я самим собою;
Унизил бы я собственную речь,
Когда б чужую ношу сбросил с плеч.
А эта грубость ангела, с какою
Он свой мазок роднит с моей строкою,
Ведет и вас через его зрачок
Туда, где дышит звездами Ван-Гог.
Арсений Александрович ТАРКОВСКИЙ (1907-1989)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=4362
«Снежная ночь в Вене»
Ты безумна, Изора, безумна и зла,
Ты кому подарила свой перстень с отравой
И за дверью трактирной тихонько ждала:
Моцарт, пей, не тужи, смерть в союзе со славой.
Ах, Изора, глаза у тебя хороши
И черней твоей черной и горькой души.
Смерть позорна, как страсть. Подожди, уже скоро,
Ничего, он сейчас задохнется, Изора.
Так лети же, снегов не касаясь стопой:
Есть кому еще уши залить глухотой
И глаза слепотой, есть еще голодуха,
Госпитальный фонарь и сиделка-старуха.
Арсений ТАРКОВСКИЙ (1907-1989)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=3247
«Эвридика»
У человека тело
Одно, как одиночка,
Душе осточертела
Сплошная оболочка
С ушами и глазами
Величиной в пятак
И кожей — шрам на шраме,
Надетой на костяк.
Летит сквозь роговицу
В небесную криницу,
На ледяную спицу,
На птичью колесницу
И слышит сквозь решетку
Живой тюрьмы своей
Лесов и нив трещотку,
Трубу семи морей.
Душе грешно без тела,
Как телу без сорочки,—
Ни помысла, ни дела,
Ни замысла, ни строчки.
Загадка без разгадки:
Кто возвратится вспять,
Сплясав на той площадке,
Где некому плясать?
И снится мне другая
Душа, в другой одежде:
Горит, перебегая
От робости к надежде,
Огнем, как спирт, без тени
Уходит по земле,
На память гроздь сирени
Оставив на столе.
Дитя, беги, не сетуй
Над Эвридикой бедной
И палочкой по свету
Гони свой обруч медный,
Пока хоть в четверть слуха
В ответ на каждый шаг
И весело и сухо
Земля шумит в ушах.
Фёдор ТЮТЧЕВ (1803-1873)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=4730
«Весенняя гроза»
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний, первый гром,
как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
Гремят раскаты молодые,
Вот дождик брызнул, пыль летит,
Повисли перлы дождевые,
И солнце нити золотит.
С горы бежит поток проворный,
В лесу не молкнет птичий гам,
И гам лесной и шум нагорный —
Все вторит весело громам.
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.
Амарсана УЛЗЫТУЕВ (* 1963)
«Ретирантес (Retirantes)»
Ах, эта песня рабов из бразильского сериала «Рабыня Изаура»,
Ази-зун-гарун-гэ знаменитое, с суржика португальского:
«Высокий сладкий тростник
Ой, высокий сладкий тростник
Гля, какой высокий
Высокий и сладкий
Ой, сладкий!»
А мелодию, оказывается, сочинил Доривал Каимми,
Автор генералов песчаных карьеров моей хулиганской юности…
И дело вовсе не в том, что по капле выдавливать из себя раба,
Или выдавливать из широт и долгот себя — рабов и господ страну,
А просто — о, достоевскиймо — от ударов хлыста умирая,
Оставаться свободным, унга-зирунга напевая…
Ильдар ХАРИСОВ (* 1972)
* * *
Открыл бутылку пива
а там — любовный напиток
запахло пыльным занавесом
потной Изольдой
Встал над канавой
вылил коварную жижу
купил пепси —
пить-то хочется
Даниил Иванович ХАРМС (1905-1942)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=13556
"В гостях у Заболоцкого"
И вот я к дому подошел,
который по полю стоял,
который двери растворял.
И на ступеньку прыг! бегу.
Потом в четвертый раз.
А дом стоит на берегу,
у берега как раз.
И вот я в дверь стучу кулак:
открой меня туды!
А дверь дубовая молчит
хозяину в живот.
Хозяин в комнате лежит
и в комнате живет.
Я в эту комнату гляжу,
потом я в комнату вхожу,
в которой дым от папирос
хватает за плечо,
да Заболоцкого рука
по комнате бежит,
берет крылатую трубу
дудит ее кругом.
Музыка пляшет. Я вхожу
в цилиндре дорогом.
Сажусь направо от себя,
хозяину смеюсь,
читаю, глядя на него,
коварные стихи.
А дом который на реке,
который на лугах,
стоит (который вдалеке)
похожий на горох.
Всё.
Марина ЦВЕТАЕВА (1892-1941)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=3635
Я подымаюсь по белой дороге,
Пыльной, звенящей, крутой.
Не устают мои легкие ноги
Выситься над высотой.
Слева — крутая спина Аю-Дага,
Синяя бездна — окрест.
Я вспоминаю курчавого мага
Этих лирических мест.
Вижу его на дороге и в гроте...
Смуглую руку у лба...
— Точно стеклянная на повороте
Продребезжала арба... —
Запах — из детства — какого-то дыма
Или каких-то племен...
Очарование прежнего Крыма
Пушкинских милых времен.
Пушкин! — Ты знал бы по первому взору,
Кто у тебя на пути.
И просиял бы, и под руку в гору
Не предложил мне идти.
Не опираясь о смуглую руку,
Я говорила б, идя,
Как глубоко презираю науку
И отвергаю вождя,
Как я люблю имена и знамена,
Волосы и голоса,
Старые вина и старые троны,
— Каждого встречного пса! —
Полуулыбки в ответ на вопросы,
И молодых королей...
Как я люблю огонек папиросы
В бархатной чаще аллей,
Комедиантов и звон тамбурина,
Золото и серебро,
Неповторимое имя: Марина,
Байрона и болеро,
Ладанки, карты, флаконы и свечи,
Запах кочевий и шуб,
Лживые, в душу идущие, речи
Очаровательных губ.
Эти слова: никогда и навеки,
За колесом — колею...
Смуглые руки и синие реки,
— Ах, — Мариулу твою! —
Треск барабана — мундир властелина —
Окна дворцов и карет,
Рощи в сияющей пасти камина,
Красные звезды ракет...
Вечное сердце свое и служенье
Только ему, Королю!
Сердце свое и свое отраженье
В зеркале... — Как я люблю...
Кончено... — Я бы уж не говорила,
Я посмотрела бы вниз...
Вы бы молчали, так грустно, так мило
Тонкий обняв кипарис.
Мы помолчали бы оба — не так ли? —
Глядя, как где-то у ног,
В милой какой-нибудь маленькой сакле
Первый блеснул огонек.
И — потому что от худшей печали
Шаг — и не больше — к игре! —
Мы рассмеялись бы и побежали
За руку вниз по горе.
Марина ЦВЕТАЕВА (1892-1941)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=16218
* * *
С этой горы, как с крыши
Мира, где в небо спуск.
Друг, я люблю тебя свыше
Мер — и чувств.
От очевидцев скрою
В тучу! С золою съем.
...С этой горы, как с Трои
Красных — стен.
Страсти: хвала убитым,
Сущим — срам.
Так же смотрел на битву
Царь-Приам.
Рухнули у — стои:
Зарево? Кровь? Нимб?
Так же смотрел на Трою
Весь О — лимп.
Нет, из прохладной ниши
Дева, воздевши длань...
Друг, я люблю тебя свыше.
Слышь — и — встань.
Марина ЦВЕТАЕВА (1892-1941)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=11434
«Федра»
1
Жалоба
Ипполит! Ипполит! Болит!
Опаляет... В жару ланиты...
Что за ужас жестокий скрыт
В этом имени Ипполита!
Точно длительная волна
О гранитное побережье.
Ипполитом опалена!
Ипполитом клянусь и брежу!
Руки в землю хотят — от плеч!
Зубы щебень хотят — в опилки!
Вместе плакать и вместе лечь!
Воспаляется ум мой пылкий...
Точно в ноздри и губы — пыль
Геркуланума... Вяну... Слепну...
Ипполит, это хуже пил!
Это суше песка и пепла!
Это слепень в раскрытый плач
Раны плещущей... Слепень злится...
Это — красною раной вскачь
Запаленная кобылица!
Ипполит! Ипполит! Спрячь!
В этом пеплуме — как в склепе.
Есть Элизиум — для — кляч:
Живодерня! — Палит слепень!
Ипполит! Ипполит! В плен!
Это в перси, в мой ключ жаркий,
Ипполитова вза — мен
Лепесткового — клюв Гарпий!
Ипполит! Ипполит! Пить!
Сын и пасынок? Со — общник!
Это лава — взамен плит
Под ступнею! — Олимп взропщет?
Олимпийцы?! Их взгляд спящ!
Небожителей — мы — лепим!
Ипполит! Ипполит! В плащ!
В этом пеплуме — как в склепе!
Ипполит, утоли...
2
Послание
Ипполиту от Матери — Федры — Царицы — весть.
Прихотливому мальчику, чья красота как воск
От державного Феба, от Федры бежит... Итак,
Ипполиту от Федры: стенание нежных уст.
Утоли мою душу! (Нельзя, не коснувшись уст,
Утолить нашу душу!) Нельзя, припадя к устам,
Не припасть и к Психее, порхающей гостье уст...
Утоли мою душу: итак, утоли уста.
Ипполит, я устала... Блудницам и жрицам — стыд!
Не простое бесстыдство к тебе вопиет! Просты
Только речи и руки... За трепетом уст и рук
Есть великая тайна, молчанье на ней как перст.
О прости меня, девственник! отрок! наездник! нег
Ненавистник! — Не похоть! Не женского лона — блажь!
То она — обольстительница! То Психеи лесть —
Ипполитовы лепеты слушать у самых уст.
— «Устыдись!» — Но ведь поздно! Ведь это последний всплеск!
Понесли мои кони! С отвесного гребня — в прах —
Я наездница тоже! Итак, с высоты грудей,
С рокового двухолмия в пропасть твоей груди!
(Не своей ли?!) — Сумей же! Смелей же! Нежней же! Чем
В вощаную дощечку — не смуглого ль сердца воск?! —
Ученическим стилосом знаки врезать... О пусть
Ипполитову тайну устами прочтет твоя
Ненасытная Федра...
Саша ЧЕРНЫЙ (1880-1932)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=4927
«Амур и Психея»
Пришла блондинка-девушка в военный лазарет,
Спросила у привратника: «Где здесь Петров, корнет?»
Взбежал солдат по лестнице, оправивши шинель:
«Их благородье требует какая-то мамзель».
Корнет уводит девушку в пустынный коридор;
Не видя глаз, на грудь ее уставился в упор.
Краснея, гладит девушка смешной его халат,
Зловонье, гам и шарканье несется из палат.
«Прошел ли скверный кашель твой? Гуляешь или нет?
Я, видишь, принесла тебе малиновый шербет...»
— «Merci. Пустяк, покашляю недельки три еще».
И больно щиплет девушку за нежное плечо.
Невольно отодвинулась и, словно в первый раз,
Глядит до боли ласково в зрачки красивых глаз.
Корнет свистит и сердится. И скучно, и смешно!
По коридору шляются — и не совсем темно...
Сказал блондинке-девушке, что ужинать пора,
И проводил смущенную в молчаньи до двора...
В палате венерической бушует зычный смех,
Корнет с шербетом носится и оделяет всех.
Друзья по койкам хлопают корнета по плечу,
Смеясь, грозят, что завтра же расскажут всё врачу.
Растут предположения, растет басистый вой,
И гордо в подтверждение кивнул он головой...
Идет блондинка-девушка вдоль лазаретных ив,
Из глаз лучится преданность, и вера, и порыв.
Несет блондинка-девушка в свой дом свой первый сон:
В груди зарю желания, в ушах победный звон.
Саша ЧЁРНЫЙ (1880-1932)
http://russian-poetry.ru/Poem.php?PoemId=4879
«Переутомление»
(Посвящается исписавшимся "популярностям")
Я похож на родильницу,
Я готов скрежетать...
Проклинаю чернильницу
И чернильницы мать!
Патлы дыбом взлохмачены,
Отупел, как овца,-
Ах, все рифмы истрачены
До конца, до конца!..
Мне, правда, нечего сказать сегодня, как всегда,
Но этим не был я смущен, поверьте, никогда —
Рожал словечки и слова, и рифмы к ним рожал,
И в жизнерадостных стихах, как жеребенок, ржал.
Паралич спинного мозга?
Врешь, не сдамся! Пень — мигрень,
Бебель — стебель, мозга — розга,
Юбка — губка, тень — тюлень.
Рифму, рифму! Иссякаю —
К рифме тему сам найду...
Ногти в бешенстве кусаю
И в бессильном трансе жду.
Иссяк. Что будет с моей популярностью?
Иссяк. Что будет с моим кошельком?
Назовет меня Пильский дешевой бездарностью,
А Вакс Калошин — разбитым горшком...
Нет, не сдамся... Папа — мама,
Дратва — жатва, кровь — любовь,
Драма — рама — панорама,
Бровь — свекровь — морковь... носки!
<1908>
Евгений ЧИГРИН (* 1961)
«Золото местных»
Где-нибудь, может быть в Южном, сегодня снег:
Снег в октябре-ноябре там привычный ход.
Нивхи и айны танцуют небесный шейк,
Тот, о котором не пишут в журналах мод.
Да и другим автохтонам каюк давно,
К золоту местных сапсаны не знают путь.
Сабли японских циклонов — всегда кино,
Пагода в страшном и белом теперь по грудь?
Эта земля, как известно, конкретный факт —
На черепахах стоит (никаких слонов).
Древний правитель Фу Си видел в том фарт,
Сколько драконов назад, не скажу веков?!
Ангел в носках шерстяных и другой типаж —
Грубый старик — оба знали меня в лицо.
Вечность в карманах и смерть так и носят? — блажь
Или привычка? (Крути, Соломон, кольцо.)
Золото местных не вскрыто пока никем,
Старых фантазий вытянулись хоботки…
Ветер глядит в паранойю своих поэм,
Белое с белым выносит с утра мозги.
Если приеду, я знаю, услышу, что
Стильная вышла в старухи, художник мёртв.
Тот, кто имел на плечах самолёт-пальто,
Не улетел, а убит в перестрелке орд.
Евгений ЧИГРИН (* 1961)
«Неисцелимые»
Курит В. Ходасевич,
Поплавский плывёт за буйками…
Лепрозорий встаёт с петухами в колониях жарких.
Колокольчик с другим колокольчиком только на «ты».
Просыпается Лазарь Святой, чтоб кормить этих жалких,
Этих сильных: в глазах расцветают пустые цветы.
Забирают у девочки бедной здорового сына:
К островному посту Спиналонга* приплыл катерок.
В небе синего — пропасть, закатного много жасмина,
В бледно-розовом облаке прячется греческий бог.
Прокажённые смотрят на мир не твоими глазами,
Что им птицы метафор и ящеры метаморфоз?
Курит В. Ходасевич, Поплавский плывёт за буйками…
Ангел мятую розу на каменный берег принёс.
Прокажённые видят любовь не твоими глазами,
Что им праздник метафор, животные метаморфоз?
Курит В. Ходасевич, Поплавского метит стихами
Божий Дух или демон, кто больше в Борисе пророс?
Почему Б. Поплавский плывёт за буйками? Не знаю.
Да и сам Ходасевич какого хераскова тут?
Так и тянется адский стишок к виноградному раю,
Там грехи отпускают, и солнце к столу подают.
…Эксцентричный дурак всё расскажет, конечно, случайно,
Прокажённые спят: видят жизни другой оборот.
Докурил Ходасевич... На пасеке необычайной
Б. Поплавский в аду собирает поэзии мёд.
*Остров, на котором существовала больница для прокажённых.
Олег ЧУХОНЦЕВ (* 1938)
* * *
– Подай, народ! – летят мигалки,
раздайся, грязь, – навоз ползёт! –
и – как хлыстом огретый скот
(подпаски, пастухи, овчарки) –
он ждёт, пока не промелькнёт
с эскортом, с воем – вот он! вот! –
какой-то ирод в иномарке,
и следом пустота дохнёт,
и, слившись, две провинциалки,
как «О», один откроют рот.
И улетят – на мерседесах
и лексусах – как стая ос,
не иначе возгонка бесов,
а в воздухе повис вопрос:
– пошто? – взмутившийся осадок
отстойных лет, опять они,
они – Ordnung und Kraft – порядок
и сила – требуют: гони! –
пока какой-нибудь урод
не расчехлил гранатомёт.
Везде они – не те, так эти,
и Мегаполис-Полифем,
топыря щупальца антенн,
идёт на всех и ловит в сети,
обшаривая каждый схрон,
поскольку есть ещё и третьи,
а ты – в витрине отражён
меха и кожи – ждёшь, тупица,
в какой бараний мех зарыться,
под чей бы пах – и выйти вон.
Ан – те же зырла, те же лица,
и номеров за миллион:
жестоковыйная столица
или железный Ахерон –
без разницы! – не жди Улисса,
ставь парус, шевели веслом,
ныряй в подземку за углом!
. . . . . . . . . . . . . .
…и хорошо бы отрубиться
и воспарить – хоть под столом…
Борис ШАПИРО (* 1944)
Портрет осени в пурпурно-синем
А. А.
Спросим себя, забегая вперёд, как же так,
нет, не Каин и Авель, Эрот и Танат – тоже братья?
Их ли спор нескончаем, размолвка не их ли пустяк?
И любовь навсегда – уж не смерти ли это объятья?
Снова спросим себя, отчего эта странная грусть,
если снова и снова мечту и надежду хороним.
Не бессмертье ли это, как осень, стучит в нашу грудь,
ту, где сердце одно на двоих и дыханье – акроним?
Красный с синим возможны ли вместе? Индигокармин,
синий с красным – на золоте осени – пурпур замешан.
И не слишком ли лёгким окажется господин,
что в господней горсти будет скоро оценен и взвешен?
Пусть московское аканье синее небо взорвёт.
Вдох прекрасен, а выдох вдвойне – прекрасен и гласен.
Ясным золотом листьев дорога ведёт в разворот
там, где светлая осень уже превращается в асень.
Марк ШЕХТМАН (* 1948)
«Ворон»
Разрушились царства, порвались границы,
Брат вышел на брата, и пала беда…
И ворон – больная, ослепшая птица –
Твердил, обезумев, своё “никогда”.
Метались старухи на чёрных перронах,
Несли одичавшие их поезда,
И плакали дети в товарных вагонах,
И ворон безумный кричал:
– Никогда!
Луна багровела на небе вечернем,
А ночью плясала косая звезда,
Как пьяная девка в дорожной харчевне,
И ворон кричал:
– Никогда! Никогда!
…Нас предали трезво, спокойно, умело.
Нас гнали, как с пастбищ чужие стада,
И мы уходили в иные пределы.
И ворон безумный кричал:
– Никогда!
Чужие ночлежки. Чужие столицы.
Чужие объедки, чужая вода…
– Когда ж возвращаться? –
спросил я у птицы,
И выронил ворон опять:
– Никогда!
Тебя отыскал я. Пространство распалось
И заколебалось, как рябь у пруда.
И мне померещилось, мне показалось,
Но ворон… Но ворон кричал:
– Никогда!
И вспомнил я то, что с проклятием схоже:
“Оставь упованья вошедший сюда”.
Но, может быть, может быть… Господи, может!…
…Не может. И ворон кричал:
– Никогда!
Опять засыпаю. Всё пусто и голо –
– и стены, и стёкла, и ночь, и года…
Приснился мне город, цветной и весёлый,
И сгинул, и ворон кричал:
– Никогда…
Игорь ШКЛЯРЕВСКИЙ (* 1938)
* * *
Д. С. Лихачёву
В стеклянном шкафу отражается даль,
и белое облако вдруг наплывает
на русский Толковый словарь…
Сорока летит, и её отраженье
мелькает в стеклянном шкафу,
скользя по Ключевскому, по Соловьёву,
на Блока присела слегка,
почистила клюв и с зелёной ограды
планирует за переплёт “Илиады”,
а дальше уже – синева, облака…
Тейт ЭШ
http://magazines.gorky.media/druzhba/2021/4/ichme-suv.html
«Ичме сув» * (* Ичме сув (крымскотатарск.) — питьевая вода.)
I
Закат. Яйла безмолвствует. С народом
ночная стража не спешит к воротам.
Тень падает на выгоревший склон,
взбирается по осыпи, по крыше,
сгущается у каменных колонн,
и вслед за смертью подступает ближе.
Враги в долине.
Зноем обелён, сухие корни тянет черноклён
к поверженным потомкам Тохтамыша.
Последний луч покинул склоны гор.
Безводен город.
Засуха и мор.
II
Колышет ветер лунные волокна.
Прохладна влага, собранная в горсть.
Походкою невольницы голодной
Приходит ночь.
Приходит с нею гость.
Слова чуть слышно падают под окна…
— Поделом лежать останкам,
в небо — налегке.
Мирно спи в гареме ханском,
птичка-Джанике.
Скачет белый иноходец,
мнёт ковыль ночной.
Есть заваленный колодец
где-то за стеной.
Ход виляет — шире, уже,
двадцать два шажка.
Спи, хорошая, не слушай
песни пастушка.
III
Душа уходит в каменный разлом,
за нею ты, протискиваясь еле.
Как выманить тебя, дитя, сумели?
В намокшей рубашонке, босиком.
В груди, как будто поймана силком,
пичуга трепыхается, сбиваясь.
Но ты идёшь и кашляешь, сбываясь.
За шагом шаг. Бурдюк за бурдюком.
Погасли звёзды в кронах чёрных слив.
Зевает ворон, жажду утолив.
Очнулся город. Водоём наполнен.
Вода! — кричат, — вода!
Смеётся полдень.
Пришла беда не более беды.
Пьют люди, пьют, не сдерживая одурь.
Лежит-не дышит девочка поодаль.
А в небе тучи, полные воды…
IV
Сладки солнечные соты,
голоса тихи.
— Это выдумка, ну что ты! —
скажут старики.
Дни ушли нестройным хором
к странствиям иным.
Долго правила Кырк-Ором
Джанике-ханым.
Бродят тени, смотрят снизу,
шарят по кустам.
Сохранил Аллах гробницу
Джанике.
А там,
где некогда стрела летела метко,
сегодня туристическая мекка.
Самса и кофе, комнаты внаём.
Со всех сторон услужливые лица.
Так хочется порой уединиться,
пройтись к обрыву вечером вдвоём.
Табличками отмечен водоём,
где люди пили, не могли напиться.
Кленовый правнук вырос и пожух.
Но каждый раз, когда я прихожу,
сидит на ветке птица.
Михаил ЯСНОВ (1946-2020)
http://magazines.gorky.media/ier/2012/42/otchasti.html
* * *
Про древний Родос всё наврали карты,
но камень солон, а песок горяч,
и так ветрит, что если не Икар ты –
то крылья отстегни и тут же спрячь.
Куда лететь, куда нам плыть? Не знаю.
Всё это происходит не со мной.
Но жизнь прочна, как ниточка сквозная
между воздушным змеем и землёй.