От прежних жильцов осталось столько много всего, что Кристина долго не могла избавиться от накопленных бывшими владельцами вещей. Она даже службу клининговую вызвала, и ловкие ребята, рассовав по коробкам тряпьё, газеты, статуэтки и прочее, вывезли из квартиры артефакты присутствия незнакомых Кристине людей. Хотя по документам однушка на Привокзальной, 20 принадлежала всего одной владелице, некой Артемоне Ивановне, родившейся в тридцатом году прошлого столетия, и со слов агента, по этому адресу с молодых лет до кончины и проживающей. Но никаких намёков на старушечье убранство в жилище не наблюдалось, разве что полированный сервантик на подкашивающихся ножках. Он, навечно впитавший аромат лака и древесины, от которого у Кристины щипало в носу, хранил в себе стойкий дух корвалола и пыльных почтовых открыток. На одной из них, с изображением финского городка, бледнело любовное послание. Звёзды и бесконечность страстно обещаемые Артемоне неким Тааветти позабавили Кристину. Несмотря на это, открытки она не выкинула, и работники из клининга их тоже не тронули. Туалетный столик в стиле лофт, начинённый косметикой из Летуаля, явно не вписывался в нездешний быт почившей Артемоны Ивановны.
Продал квартиру Кристине внук Артемоны Ивановны, имевший доверенность, наглый взгляд и абсолютное нежелание отвечать на вопросы. Впрочем, вопросы у Кристины стали возникать по мере обустройства, то есть уже после того, как сделка свершилась и неразговорчивый внук вместе с заискивающим перед ним агентом с ней попрощались. То соседи по площадки интересовались, как здоровье Артемоны Ивановны, то в домофон звонили гурьбой мальчишки и спрашивали скоро ли выйдет Серёжа, то на балкон прилетала стая воробьёв, которые дружно стуча клювами по оконным откосам требовали еды, словно давно были приучены к кормёжке в этом месте. Ещё и телефонные звонки. Кристина оставила стационарный телефон, намереваясь отключить за ненадобностью – есть же мобильный, но всё забывала, и периодически он старомодным, слегка хрипловатым трезвоном напоминал о себе. Тогда Кристина подходила к дисковому, пожелтевшему от времени аппарату и поднимала трубку. Устало объясняла, что самокат в ремонт не сдавала или не заказывала пошив платья, и свидетелем какого-то там происшествия на набережной не была, а о благотворительном фонде, в который якобы ежегодно вносила щедрую сумму, слышит впервые. Надоедали звонившие исключительно по утрам, хотя днём Кристина уходила и знать не знала о том, что происходит дома.
Однажды осенним вечером, впрочем, осень стояла такая тёплая, что вечер больше походил на летний, телефон отвлёк Кристину от просмотра дурацкого телешоу. Вообще-то телескандалы с важными холёными экспертами, с зомбированной публикой и припудренными персонажами, Кристина не любила, да и телевизор почти не смотрела. А тут включила и прилипла к экрану, толком не понимая, что происходит: все друг друга перебивают, распаляются и зрители хлопают себе в ладоши, словно в детском саду по указке воспитателя, только что ногами не топочут. Когда телефон, стоящий на полу в прихожей, зазвенел, Кристина среагировала не сразу. Однако среагировала и отвечая на звонок слегка недовольным «алло», всё ещё поглядывала на телевизор, пока голос незнакомца с его «привет, это Семён, ждёшь меня?» окончательно не перетянул на себя её внимание. Кристина усмехнулась:
– А должна? – ей опротивели все эти интеллигентные «по всей видимости, вы обращаетесь к предыдущим жильцам, а я…» и бла-бла-бла.
– Мы же договаривались.
– Договаривались о чём?
– Встретиться. На этот раз всё получится. Подходи к «Витрине».
Кристина не до конца изучила район, в котором обосновалась, но торговый центр «Витрина» знала, периодически забегая в кондитерскую рядом с ним. Любопытство перевесило врождённую осторожность и совестливость.
– О, кей, подойду. Прямо сейчас?
– Вообще-то, я уже здесь.
Пообещав поторопиться, она положила трубку, и уже по выходу из дома, спохватилась, что не уточнила детали. Кристина же не имела представления с кем идёт на встречу, и чем меньше становилось расстояние до «Витрины», тем больше её одолевала мысль, что она совершает глупость. Что удивительно, звонившего Кристина выделила из толпы с лёгкостью. Хотя какая толпа? Несколько курящих продавщиц в футболках, поёживающихся от внезапно налетевшего прохладного ветра, и небольшая компания галдящих студентов. Семён подошёл к ней первым.
– Идём, – сказал он и резко направился в сторону старого вокзала.
Кристина, пожав плечами, устремилась за ним.
– Идём так идём.
Они обогнули здание и вышли на узкоколейку. Перешагнув через виднеющиеся сквозь почерневшую растительность шпалы, Кристина и Семён поднялись по насыпи на мост. Он возвышался над обмелевшей речушкой, с него открывался вид на выгоревшее поле, утопающее в закатных лучах. Поле сливалось с небом, а подрагивающее низкое солнце напоминало гигантскую верблюжью колючку, что вот-вот подберёт ветер и покатит.
Волосы Кристины, убранные под лёгкую куртку, выбились и разметались по плечам и спине. Незнакомец, одетый во что-то свободное и неброское посматривал на неё. Его замешательство в глазах и суетливость слегка отпугивали Кристину. «Вот, идиотка, – думала она, – связалась с парнем, о котором ей ничего не известно, может он сектант какой или маньяк, да мало ли какие типы встречаются на свете».
Между тем, парень, нёсший в руках мешковатую, внушительных размеров сумку, остановившись достал из неё этюдник и коробку с акварелями. Пока он орудовал кистью, Кристина переминалась с ноги на ногу, не соображая, зачем понадобилась ему на этом пленэре. Наконец, осенняя палитра, пролитая на бумагу, была предъявлена её автором Кристине.
– Ну как? – спросил он.
Кристина, нахмурившись, взглянула ввысь и по сторонам. За час живописания краски вечера померкли и смог, тянущийся от заводских труб затемнил пространство над полем.
– На картине слишком много света, а на деле небо, словно испачкано.
– Что ж, ты права, – парень наклонился, и, проведя мастихином по подошве кроссовок, выпрямился. Порывисто шлёпнул на лист свежей грязи с обуви и пальцами принялся размазывать её по полотну, смешивая с ещё не подсохшей, почти прозрачной акварелью. Его лицо при этом светилось, словно в руки попала чудодейственная краска.
– Всё! – произнёс он и отойдя немного поодаль от этюдника, замер перед ним на мгновение. Затем перевёл растерянный взгляд на Кристину, которая, смутившись пригладила волосы. Семён почему-то усмехнулся:
– Странно, что ты ничего не взяла с собой.
– Что именно? – опешила Кристина.
Семён пояснил:
– На мастер-класс по живописи новички обычно приносят планшеты и то, чем будут рисовать.
– На мастер-класс? – переспросила Кристина и тут-же затихла, вспомнив про недоразумения с телефонными звонками.
– Мы на прошлой неделе созванивались, но подвела погода.
Кристина вздохнула. Ей стало неловко, что мастер-класс достался ей случайно и что она не в состоянии оценить творческие порывы Семёна. Дабы исправить ситуацию и продемонстрировать небесполезность времяпровождения, Кристина, уподобляясь Семёну, отковыряла от туфлей немного черноты и нанеся на пейзаж, разравняла по линии неба. Вечерний пейзаж превратился в ночной.
– Темнеет прямо-таки на глазах, – заявила она ошарашенному Семёну, тут же отвернувшемуся то ли, чтобы не рассмеяться, то ли, чтобы зажечь сигарету, гаснущую от встречного ветра.
Потом, он курил, держа перед собой рисунок, едва видимый во мгле, и пепел летел на него, прилипая к мокрой краске и грязи – по линии неба, превращаясь в пепельные звёзды. А Кристина вдруг поняла, что звёзды зажигаются не только потому, что это кому-то нужно, а сами по себе. А ещё она вспомнила про невыкинутые открытки Артемоны Ивановны. Почему-то именно сейчас они ей ясно представились. особенно та, с посланием, и тусклый текст на ней вспыхнул давно потускневшими чернилами.