Есть в Зауралье местечко одно –
Синие Воды зовется оно.
Так поэтически с давних времён
Кем-то был водный простор наречён.
Звонкий тростник над озёрной волной
Непроходимой вздымался стеной.
Крякали утки в укромных местах,
Плюхались рыбы в глухих омутах.
Дряхлая ива склонилась. Под ней
Высилась груда замшелых камней.
Сказывал древний старик из села,
Будто здесь раньше избушка была.
Жил в ней лесник, всей округи гроза,
Звали его Синевод за глаза.
В ливень, и в зной, и в трескучий мороз
Верно он службу охранную нёс.
Не было случая, чтоб у него
Кто-то в лесу совершил воровство.
Был он вдовец. Молодая жена
Рано скончалась. Болела она.
На Рождество, занедужив, слегла,
Больше подняться уже не смогла.
Дочка-малютка осталась трёх лет.
Ох, и хватил горемычный с ней бед.
Озеро, лес, а вокруг ни души.
Всякое может случиться в глуши.
Он и отец сиротине и мать.
Дочь одному тяжело поднимать.
Всё б ничего, да одна лишь беда:
Надо на службу, а дочку куда?
Дома оставить – уж больно мала:
Ростиком кроха не выше стола.
Взрослый б остался в глуши не любой.
Выход один – брать ребёнка с собой.
Как же устроить всё, думал с тоской.
Всё перебрал – выбор сделал такой:
Короб пустой на возок погрузил,
Крышу из жести над ним водрузил.
Мягкой соломкою выстелил дно,
Сверху набросил льняное рядно.
Вышла келейка – приют хоть куда:
Тёплая, светлая, вроде гнезда.
В ней, пока правил родитель дела,
Дочка играла иль сладко спала.
Он же малышку и в дождик и в зной
Всюду возил по округе лесной.
Годика три прокатались они,
Всякое было в походные дни:
Мокли и мёрзли, плутали подчас,
Чудом в пожары спасались не раз.
Трудности кроха познала сполна,
Рано в лесу повзрослела она.
- Эхма, растёшь ты, как в поле трава.
Было б иначе, будь матерь жива.
Ныне взглянула б на наш золотник, -
Глядя на дочь, думал с болью лесник.
Дни между тем шли своим чередом.
Дочка входила по-взрослому в дом.
По воду сбегает, вымоет пол,
Печку протопит, накроет на стол.
Повеселел, оживился лесник,
Гордо расправился, словно тростник.
Дочь он безумно любил, для него
Не было больше вокруг никого.
С возрастом явственно стал замечать,
Как же похожа дочурка на мать:
Те же улыбка, и голос, и взгляд,
Даже походка с отмашкой назад.
Минуло вот уж одиннадцать лет,
Как его Груня покинула свет.
Дочь обучал всем премудростям сам
И по мужским и по женским делам.
Всё она в доме сработать могла,
Будь хоть лопата в руках, хоть игла.
Так вот и жили – вдали от людей.
Только добрался до них лиходей.
Земмеринг, немец, хозяин тех мест
Делал однажды со свитой объезд.
В городе где-то губернском он жил.
То ли в суде, то ль в управе служил.
День разъезжал по угодьям отряд.
Немец дотошно смотрел всё подряд.
В книгу записывал, что-то считал,
Не пропустил ни единый квартал.
За день нелегкий проделали путь.
К ночи заехали в дом отдохнуть.
Ужинать сели. Достали вина.
Ели и пили дружки допоздна.
Немец, подвыпив, начал баловать:
Дочь лесника обнимать, целовать.
Далее боле. Девчоночка в крик.
Тут уж не смог удержаться лесник.
Побагровел и, разжав кулаки,
Яростно немца схватил за грудки.
Гневно изрёк: «Захотелось услад?
Дочь не позволю срамить, супостат!»
Немец такого не ждал. Завопил.
Враз протрезвел, будто вовсе не пил:
– Руки, собака, поднял на кого?
Ну-ка, ребята, вяжите его.
Крепко вяжите и в воду с мостков.
Так их пристало учить мужиков.
Утром чуть свет удалился отряд.
Дочь лесника увезли, говорят.
Что с ней случилось – неведомо то.
Больше девчонку не видел никто.
С озером что-то случилось с тех пор,
Словно кто вынес ему приговор.
Стало каким-то угрюмым оно,
Тени неясные пали на дно.
Часто бывало – вокруг тишина,
Вдруг учинится нежданно волна.
Озеро вспухнет, вскипит, и слышны
Стоны протяжные из глубины.
Горе охотнику иль рыбаку,
Кто доверялся в тот миг челноку.
Сколько несчастных нашли здесь приют,
Только вот Божий ли чинится суд?
Правда иль нет, но судачит народ,
Будто всё это творит Синевод.
Мнится во всех ему немец-злодей,
Вот он и губит безвинных людей.
Время прошло, а ему всё невмочь,
Ждет по сей день он красавицу-дочь.