***
Пересудов, сомнений, привычек поверх, свет включая души — как фонарик — узнаем мы друг друга, и только навет остаётся проклятьем меж нами. Он на тысячи лет, он на тысячи вёрст заполняет эпохи и веси. И не знаю: то ль с ним мне сражаться всерьез, то ли сам по себе он исчезнет...
Если мне повезёт — принимают меня, принимают мой разум и сердце. Но холодный укор может всё поменять — и тогда мне уже не согреться. Из всех прочих — удобней обличье судьи. Потому что здесь каждый — виновен. Потому что за век устаёшь уходить от вердикта чужого злословья.
Мир, в котором живу я, творю и молюсь, где последний из нас, словно первый — этот мир был отринут — и смертная грусть, как туман, опустилась на веру. Так случилось давно и ушло в никогда — в беззащитное робкое детство. Темноту мирозданья рождает беда, от которой нам некуда деться. Коль желаний реке есть преграда, фронтир, жизнь к нему силу духа доносит, а затем разливается озером вширь — в сонмы образов, в многоголосье.
***