https://litclub.tv/prog/tur2021/12
ДОЧЕРИ
Ты не знаешь, какими синими
вечерами дарил февраль.
Ты – дитя, на руках носимое,
не знакомы тебе печаль,
что навеют старухе немощной
перелётные косяки,
и восторг перед сводом, рдеющим
над излучинами реки.
Не клубится греховной пропастью
угрожающий небосклон,
вышина не лучится кротостью
сквозь молитвенный шёпот крон.
А когда-то под зимним куполом
землю выбелит круговерть
и на темя, как в детстве глупое,
чёрным пологом ляжет смерть.
Ты – дитя. Голубеют заводи
небесами недолгих лет.
Улыбнись же, безвинной памяти
ничего прозрачнее нет.
ВЕСЕННИЙ НАПЕВ
От вороньего диалекта
до шафрановой стайки нот –
разомлев на припёке, ветка
кулачок листвы разожмёт.
Всё вернётся – дождём по листьям,
маргаритками в мураве.
Всё, как водится – так же быстры
те же ласточки в синеве.
В берегах лебединых стариц
та же будет бродить вода.
Те же лошади – стать и глянец!
Только я не вернусь сюда.
По примятой траве у края
утонувших в воде лещин
навестить вас придет другая,
постарев на пяток морщин.
Мимо яблони, мимо окон,
по тропинке к вам не приду –
я останусь гулять в далёком,
зеленеющем вечно, году.
АМСТЕРДАМ
Давай с тобой отменим все уставы,
забудем всё про всё, что наизусть –
инстинкты, веры, мнения и нравы.
Несладок дым Голландии! Но пусть
качает баржи Эй на мелком рейде,
горчит в промозглом воздухе листва.
Послушай: чайка тоже морем бредит,
запретного отведав волшебства.
Под вечер рыбный ветер тла и тлена
ущельем улиц путано ведёт.
Старуха, независима, согбенна –
сама Европа! – мёрзнет у ворот.
Над крУжками домов сбегает пеной
игривое барокко старых крыш.
Смотри: цветную рябь огней таверны
несёт в кольцо моста...
Но ты молчишь —
далекий, незнакомый, безответный —
тебе милей немые витражи.
Ладони студит камень парапета
и небо тихой моросью дрожит.
Пора. Пора! Уходит время по теченью.
Дай руку! На холсте сырой стены
оставим Амстердаму наши тени,
невинной шалостью обручены.
ТИШИНА ФАТЕРШТЕТТЕНА
Громогласие Мюнхена тонет в цикадах предместий –
благолепны герани балконов, причудны дороги.
Не добраться до этой глуши ничему, кроме вести
о рождённом от девы, распятом, но признанном Боге.
На душе тишина – ни салюта, ни птичьего солнца,
не рокочет лавина, молчат заоконные слёзы.
Горизонт между белым и чёрным сегодня не рвётся,
пара мушек-машин по ландшафту, и те безголосы.
Все вопросы поставлены, выданы впрок все ответы.
Растворяюсь в тиши, усмиряю последние страсти.
Так приходит к смирению каждый когда-то и где-то,
осознав, что ни в чём,
даже в собственной смерти,
не властен.
КОГДА-НИБУДЬ
Когда-нибудь всё будет позади –
отлюблено, оплакано, пропето.
Пальтишко и скамья на склоне лета,
безмолвие, собачка на груди.
Опушены сухой травой ресниц,
глаза, читая внутренние строки
романа жизни, и грустны, и строги
становятся в конце иных страниц.
Врата вдали, встававшие стеной –
беззвучная калитка у порога
пути домой, в начало, в лоно Бога.
И плата мне – судить себя самой.
БЕССМЕРТИЕ
С бессмертием играешь в прятки,
кропя во времени свой путь,
и всё надеешься бесплатно
в глаза горгоны заглянуть?
Но платой – суд! Пытливый, тонкий,
усерден и неумолим,
что учинят, любя, потомки
над изваянием твоим.