И не спадает зимний сонный морок,
но если ты не спишь (а ты не спи),
ты видишь — на вокзал подходит скорый,
прикованный, как пёс, к ж/д-цепи.
И валит пар надышанных теплушек,
и валят толпы в скорби и в рванье.
Ты, если слушаешь всё это (а ты слушай),
ты знаешь — выдал бог на корм свинье.
Но нежным оком уже смотрит солнце
на эту перепуганную рать.
Уводят их родные незнакомцы,
и слышится: "Не плачь. Прорвёмся, мать".
Язык ладоней — общий для обоих, —
и если ты поймёшь (а ты пойми),
то это милосердие земное
превыше бога с чёртом. И любви.
...Светает и теплеет. Здесь, в России,
весна проступит позже и скромней.
Восток и север — две драматургии
похожих и несхожих февралей.
И если веришь (а ты верь), то в миг финала
нас Азия согреет, как сирот,
и прямо с самаркандского вокзала
по царствиям небесным разберёт.
P.S. Не люблю подстрочники под стихами, но здесь иначе никак. Короткой строкой. В годы войны в Узбекистан были эвакуированы более четырехсот тысяч детей, а детских домов открыты единицы. Беженцев, не разбирая на национальности и возраст, прямо из теплушек разбирали узбекские семьи. Вместе с ними кров находили вдовы, старики, инвалиды. Здесь прожила годы блокады Ленинграда Анна Ахматова.