все равно, что родиться в питере и умереть в монтре.
не в бобруйске, кинешме, устюге и шарье.
там где небо серое, петропавловка ржавое острие
упирает в иллизиум литературных аллюзий, где
старые боги хмурятся, топчут топь мостовой,
обсуждают планы новой голландии, русское достоянье.
впрочем родиться в питере может босяк любой.
а помереть в гельвеции в кварцевом тусклом сиянье,
сможет ли каждый первый, хотя бы седьмой-восьмой?
меж альпами, роной, малым озером и большим,
тепло, солнечно, скучно, и бабочки куклятся от тоски.
да и что в самом деле плохого в темных улицах кинешмы? -
думает, бумагу комкая, и потирает седеющие виски.
от кинешмы до решмы глазами докинешь ли? - смеется. -
да обоймешь руками, укутаешь пажитями и лугами?
холодное черное солнце на мягком но дне колодца
взорвется и уничтожится чьими тогда богами?
так умершему в монтре в могиле никак неймется…
так борзописцу безродному сгинуть нельзя покойно:
бойся, крутись-вертись, и думать не смей разлагаться
в рыхлом суглинке ивановской, чтобы суметь невольно
и в этом нехитром деле выказать некую грацию.
все равно что родиться, вырасти и родину потерять.
все потерять навеки и не найти ни боли, пути и места,
ни озера, ни реки и ни клочка земли, которую не обнять,
не обозреть и с собой не вывезти. да из какого теста
в итоге себя собрать, вылепить? словами какими лгать?
да на любом языке, приятель, можно родину потерять.