Пустыня, пустыня… Вся в трещинах. Раны
Мордата на теле печальной земли.
Тоскующий звук бубенцов каравана,
Где жар разлился словно море вдали.
И розовой дымкой, дрожащей в долине,
Полдневно сверкая лежит горизонт.
Там небо Ирана спаялось с пустыней.
Там жизни и вечности сомкнутый фронт!
Земля Рудаки и обитель Хайяма.
Воспетая. Битая сложной судьбой.
Мечети как песни. Зажившая рана –
Домокла злой меч над твоей головой!
Вот солнце исчезло за снежной вершиной.
И вздыбились горы как тучи вдали
Миг – сумрак! И шепот таинственно-синий,
Таинственно-страстный: живому – живи!
И звуком наполнилось всё. Из духана
Гортанные звуки, сливаясь, цвели,
Причудливой формы, как вязь из Корана,
Ковровым рисунком, бессмертным фарси!
Кальян вдруг захлюпал, кузе расплескалось,
Кебаб одуряюще дым распустил.
Под чёрным чадуром лишь самую малость
Блеснув, чёрный глаз себе щелку открыл.
Двадцатый уж век, говорят, на исходе,
А здесь все по-прежнему – горы вдали,
Зинданы, контрастность достатка в народе,
Корана коварство и хитрость муллы
Тегеран. Июль 1958